Обратной дороги нет (cборник)

Туман, проклятый туман! Вязкая завеса. Зато он великолепно передает звуки, На море, опутанном плотной молочной пеленой, акустика как в старом пустом храме: любой шлепок рыбы, вскрик птицы, дальний гудок парохода — все звуки легко находят дорогу сквозь туман, натыкаются на острова, рождая в скалах эхо.

Ему слышались пароходные гудки и сирены, шум самолетов. Его ищут, но ищут в другом месте, он слишком далеко уплыл за эту ночь. Повернуть обратно? Пока он доплывет туда, поиск могут перенести в другой район, в тот, где он находится сейчас. Так и будут они играть в прятки. Нет, только вперед, нужно прежде всего рассчитывать на собственные силы.

Туго надутый спасательный жилет стягивал грудь, мешал грести, и он снял его, с трудом нащупав отекшими пальцами застежки. Жилет лежал теперь на бортике, и время от времени Иван слегка касался его рукой — на месте ли?

Влажная одежда леденящим прикосновением обжигала тело, сковывала дыхание. Гребок, гребок, гребок… Он считал, чтобы выработать ритм движения. Двадцать гребков.

«Теперь привстань, освободи правую ногу. Согни ее, разогни. Не подчиняется? Разотри руками вот так, хорошо, теперь согни. Еще раз. Достаточно. Снова присядь на корточки. Повернись вправо, теперь влево, не давай онеметь телу, не давай ознобу сломить тебя. Теперь поверни голову…»

Раздался странный плеск где-то рядом — будто рыба, встревоженная чем-то в своем холодном рыбьем сне, скользнула под волной.

Иван провел рукой по бортику: жилета не было! Сонливость вмиг исчезла — если что-либо случится со шлюпкой, тогда вся надежда на жилет, иначе камнем пойдешь ко дну.

Он сделал несколько судорожных гребков, нащупал, наконец, жилет, плясавший рядом со шлюпкой, и снова уложил его на бортик. Через час, задремав, он снова сбил жилет с бортика. Озноб тряс его, раскачивал, делал ватными мышцы, и не было сил погнаться за уплывающим, гонимым ветром спасательным жилетом. Стиснув зубы, напряг мускулы и, справившись с ознобом, заставил шлюпку описывать круг за кругом, шарил на ощупь, но пальцы хватали лишь воду.

За эти полчаса отчаянного барахтанья ему удалось немного согреться, но зато, сбившись с ритма, он заметно ослабел, пересохло горло. Иван зачерпнул темную воду и сделал два глотка — вода была горько-соленой и не утолила жажды, лишь вызвала ощущение тошноты. Недаром говорили, что это море самое соленое из всех северных морей… Вдруг он обнаружил, что лицо морозит холодное дуновение, — значит, теперь он греб против ветра. Когда и зачем он развернулся, чтобы плыть в обратном направлении, Иван не помнил.

Может быть, ветер изменился и теперь его несет в открытое море?

— Навигация кончилась. Почти все суда на консервации. И вообще-то вы уверены, что летчик опустился в залив? — спросил Завьялов.

Начальник порта, огромный, тяжелый, сидел, отвалясь, на кресле и, чуть нервничая, крутил большими пальцами.

Демин покосился на него — его всегда раздражала эта начальственная манера: крутить большими пальцами. Просторный и длинный кабинет с двумя яркими люстрами и коврами, с портретами на стенах был заполнен летчиками и моряками, двое радистов с переносной рацией примостились на подоконнике.

— Мы вообще уверены только в одном, — сказал Демин. — Надо искать, искать всеми средствами. Днем и ночью.

Завьялов, прищурившись, как бы сонно следил за Деминым, за всем этим беспокойным людом, внесшим в его кабинет суровое дыхание военного времени.

За спиной у него висела огромная карта залива, сейчас эта карта словно' подчеркивала значительность его фигуры.

— Мы сняли с рейса последние три теплохода, — сказал начальник порта, повернувшись к карте, — они тычутся в тумане, как слепые котята, и каждую минуту могут сесть на банку. Здесь около тысячи островов, я не говорю уже о подводных камнях. От капитанов требуется большая сноровка, мы не ставим на судно человека, прежде чем он не проплавает лет пять-шесть хотя бы просто рулевым… Я рискую сейчас тремя экипажами, вы понимаете? Это люди.

Демин передернул плечами: здесь он не имел права командовать, да и к тому же понимал, что Завьялов прав. Подполковнику и раньше приходилось встречаться с начальником порта, он любил слушать его рассказы о морских приключениях.

«Понимаешь, — говорил Завьялов в минуту откровенности, — впервые, наконец, на земле живу, как все люди. Двадцать два года отгрохал на борту, все больше в Арктике… От юнги прошел до капитана, немалая дорожка, а, подполковник? С женой виделся раз в год, не чаще. Дашь телеграмму: «Встречай в Мурманске», вылетит, а мы уж с якоря снялись, потопали на восток. Вторую телеграмму: «Вылетай туда»… Встретимся, наконец, — пять-шесть дней, и вся моя семейная жизнь. А то зазимуешь под Диксоном и вовсе по два года дома не видишь. Дети уже выросли, трое, а я и не знаю толком, что за человеки растут. Теперь вот, наконец, осел прочно, а голова уже — смотри, подполковник, — сивая, так-то. Вам, летунам, еще повезло, разве нет? Мне бы теперь хоть чуток спокойной жизни хлебнуть вроде вашей».