Обратной дороги нет (cборник)

Никифор Никифоров был отстранен от должности и взят под арест прямо там, в кабинете военного министра. Однако на первом же допросе он почувствовал, что у Стоянова и Недева нет против него никаких улик, за исключением радиограмм: уж его-то, юриста, прокурора и бывшего председателя военных судов, не так-то просто было провести. Во время же встреч с Александром Пеевым они, предполагая возможность провала, разработали соответствующие версии — и теперь Никифоров твердо придерживался одной из них.

— Я ничего не понимаю, господа! О ком вы говорите, о каком товарище Журине?

Ему зачитали текст радиограммы.

— Да, да, припоминаю… Кажется, я беседовал на эту тему с Сашей. Как вам должно быть известно, господа, мы с Сашей Пеевым друзья детства. Правда, в последнее время встречались все реже — заботы, дела… Но конечно, когда виделись, обсуждали политическую обстановку в стране. А кто сейчас не говорит об этом? Возможно, Пееву удалось выведать у меня какие-то сведения. Что ж, как генерал и государственный чиновник, я виноват.

— Вы не находите, что выглядит довольно странным знакомство царского генерала с отъявленным революционером?

— Но, насколько мне известно, с Пеевым знакомы и начальник генерального штаба, и министр, да и вы, Кочо.

Конечно, теперь все зависело от того, как будет вести себя на следствии Александр Пеев. Никифоров с болью представлял: если с ним, высокопоставленным генералом, следователи даже и теперь держат себя почтительно, да и находится он всего лишь под домашним арестом, то против Пеева они применяют все изощренные пытки, которыми славятся застенки болгарской охранки. Выдержит ли он?..

Пеев выдержал. Никаких улик против Никифорова не прибавилось.

Но и Кочо Стоянова не так-то просто было обмануть. Он словно бы нюхом чувствовал: здесь явно неладно… Тогда Никифоров решил прибегнуть еще к одному средству. Нарушив домашний арест, он заявился к советнику царя — болгарскому Распутину Любомиру Лулчеву: так, мол, и так. Тот выслушал, ответил: «Все, что зависит от меня, сделаю». (Царь Борис тогда был еще жив.)

На следующий день Никифорова вновь вызвали в отделение контрразведки, где проводилось дознание по его делу. В дверях кабинета встретил генерала сам Стоянов. Он был угрюм:

— Мне кажется, что вы действительно говорите правду. Царь такого же мнения. Извините за беспокойство. Вы свободны.

Никифоров понял: заступничество Лулчева возымело силу.

Возможно, сыграло роль и другое: всего год назад в Софии был казнен известнейший генерал, болгарский патриот Владимир Заимов — антифашист, активный борец против гитлеризма. И теперь при дворе понимали, что новый скандал, в котором окажутся замешанными высшие военные круги, еще больше подорвет престиж Болгарии в глазах союзников по оси. Дело с Никифоровым решили замять. Царь отстранил его от всех должностей, уволил в отставку и высочайше указал:

«Окончательно расследовать это дело после войны, когда станут известны все обстоятельства…»

На рассвете 22 ноября 1943 года осужденных на смерть привезли на стрельбище в Лозенец.

Утро было холодное. Хлестал дождь. Ветер гнал тяжелые тучи.

Привели в тоннель. В нем находился офицерский тир. Александр Пеев, Емил Попов и их товарищи выстроились плечом к плечу у черной, выщербленной пулями стены. Сцепили руки. Перед ними равнял винтовки строй солдат.

Александр Пеев запел:

Кто в грозной битве пал за свободу,
Не умирает…

Это была песня на слова Христо Ботева, великого болгарского поэта-революционера, погибшего в бою против турок.

Товарищи Пеева подхватили:

…по нем рыдают
Земля и небо, зверь и природа,
И люди песни о нем слагают!..

Гулкий залп оборвал песню.

Бывая в Софии, я всегда приходил на площадь Райко, в дом Никифора Никифорова. Старый генерал разливал по бокалам густое красное вино. И мы молча поднимали бокалы в память о его боевых товарищах.

Виктор Смирнов, Юрий Попк ов ТРОЕ СУТОК РЯДОМ СО СМЕРТЬЮ

«ВОТ КАК ЭТО БЫВАЕТ…»

н лежал, распластавшись, на плоском, иссеченном трещинами камне, уткнувшись лицом в изодранный рукав куртки.

Обманчивое ощущение тепла и покоя наполняло тело, и с каждой минутой блаженной, умиротворяющей дремоты ему становилось все легче и легче. Ушли куда-то назад, в прошлое, все недавние тревоги и мучения. Он знал, что именно так и замерзают люди — в последние мгновения, словно сжалившись над своими жертвами, природа дарит им несколько минут сладкого покоя, и эти минуты тихо и безболезненно переходят в последний, нескончаемый сон.

Он знал и все-таки не находил сил подняться, стряхнуть с себя тяжесть, придавившую его к камню.