Обратной дороги нет (cборник)

— Подожди радоваться, еще не выбрались, — так же тихо ответил я и спросила — Голощапов не вернулся?

— Нет.

— Что-то у них произошло. Они не появились, когда мы сняли часового.

— Все время было тихо, — сказал сержант.

— Ну, ладно. Долго оставаться здесь нельзя, забирайте флаг и назад. А я пойду с Макагоновым искать Голощапова.

Разведчик попытался возразить:

— Товарищ лейтенант, вы сегодня и так уж поработали, может быть, я…

Я его прервал:

— Делайте, что сказано.

При подготовке к заданию я мог выслушать любое возражение, даже спорить позволял, но в ходе его выполнения никаких рассуждений не терпел, здесь должен быть единственный, властный и непререкаемый дирижер. Здесь все решали секунды.

Разведчики не успели еще двинуться в обратный путь, когда со стороны высоты показалась темная фигура. Она была огромна, приближалась медленно, словно вздыбленный медведь. Разведчики притаились. Вскоре они разглядели своего товарища — Боткина. Он нес на спине Голощапова.

— Что с ним? — спросил я.

— Ранен, — выдохнул запыхавшийся от тяжелой ноши разведчик.

— Тихо вроде было, — сказал Макагонов.

— Потому и тихо было, — непонятно ответил разведчик.

— Ладно, дома разберемся, — прервал я разговор. — Всем иметь в виду: назад нужно выходить так же осторожно, как ползли сюда.

Я опять пошел первым, старался найти следы группы и вернуться по ним. Но в темноте это оказалось невозможным. Миновав кромку знакомых кустов, мы легли и стали дальше выбираться по-пластунски. Я прислушивался — не обнаружится ли опять говор, на который натолкнулся в этом месте. Голосов слышно не было. Продолжая ползти, увидел перед собой полоску свежевырытой земли, а за ней разглядел окоп. Я предостерегающе поднял руку. Разведчики замерли. Разглядывая окоп, я приподнялся. Траншея была обжитой, но гитлеровцев видно не было, однако они могли находиться за первым же изгибом траншеи. Я повернул вправо, подальше обогнул опасное место и двинулся к нейтральной зоне. Уже готов был вздохнуть с облегчением — скоро фашисты останутся позади, как вдруг во мраке раздались тревожные крики. Гитлеровцы шумели где-то в глубине обороны, наверное, на высоте, где остался шест от флага. Одна за другой взмыли в небо ракеты и осветили все вокруг ослепительным зеленоватым светом.

«Хватились! — понял я. — Ну, сейчас начнется! Эх, жаль, не успели отползти подальше, нельзя вызвать огонь артиллерии — свои снаряды побьют».

Поднялась беспорядочная, еще не прицельная стрельба. Нас пока не обнаружили. Мы лежали под кустами, в. воронках от мин и снарядов, прижимаясь к земле. Сердца наши так часто и гулко бились, что каждому из нас казалось — удары эти невероятно громки, их вот-вот услышат враги.

«Неужели не выскочим?! — лихорадочно думал я. — Все сделали, только уйти осталось». Я представил себе озабоченное лицо комиссара, который слышит всю эту суматоху и не может понять, что здесь происходит и как помочь разведчикам. Почему-то именно в эту критическую минуту я понял: «А ведь он меня любит. Все добивался и внушал, что я должен вернуться живым. Эх, товарищ комиссар, я и сам жить хочу, но как выбраться из этого пекла? Если меня здесь уложат, всю жизнь Арбузова совесть будет мучить. Он будет себя считать виновником моей смерти».

Ракеты вспыхивали и гасли. Свет и мрак держались по нескольку секунд, сменяя друг друга, будто кто-то баловался рубильником — то включал, то выключал его.

Я лежал, прижимаясь к земле лицом. Во время вспышек ракет разглядел, что самый ближний окоп находится метров на пятьдесят впереди и левее за ним начиналась нейтральная зона.

Фашисты не видели разведчиков, все их внимание было устремлено в сторону русских позиций, а группа лежала позади их окопа — она не успела доползти до него, когда началась тревога.