Обратной дороги нет

Он не снял руку с плеча медсестры, а, напротив, сжал пальцы и повернулся к ней. В захмелевших, дерзких его глазах отразился в перевёрнутом облике дурманный осенний мирок — сухой окоп, мягкий пружинистый вереск с фиолетовой пеной цветов и густой полог хвои.

— Будешь приставать — застрелю, — сказала Галина, глядя в глаза Лёвушкину и яростно отвергая отражённые его зрачками соблазны.

— Дурёха, — прошептал Лёвушкин чужим, добрым голосом. — Ну чего увязалась за ним? Ты девка простая, ты моего поля ягода. Я человек весёлый, надёжный, я тебя защищу хоть от фрицев, а хоть от своих… И если войну переживём — не брошу, вот ей-богу! А с ним-то как? Он человек умственного полёта. Он-то и сейчас сторонится тебя. А ты тянешься… Дальше-то как будет?

Галина перевела дыхание. Метко упали последние слова Лёвушкина, прямо на живой нерв. Но Галя была девочка крепкая, из донбасского посёлка, из семьи с двенадцатью ртами и пьющим отцом.

— Ладно, — сказала она. — Верно ты говоришь. Ты вон какой ловкий, сообразительный. Всё умеешь… А он нет. Он внутри себя живёт, его обидеть просто. Я ему нужна. Вон ноги стёр… — И она всхлипнула, сразив себя этим последним аргументом.

— Ты о себе подумай! — бросил Лёвушкин.

— А я думаю. Я, может, впервые полюбила. Может, это всё доброе, что мне отведено.

И она полезла из окопа.

— Тю, контуженая, — тусклым голосом бросил вслед Лёвушкин.

Соснячок оживал. Раздавались голоса. Телеги неторопливо покатились к дороге.

Лёвушкин мягко шёл по лесу. Даже опавшие листья не шуршали у него под ногами. Лицо у разведчика было полынным, а глаза злые.

Его нагнал Миронов. Присвистнул, подзывая разведчика.

— Чего тебе, старина? — спросил Лёвушкин.

— Слушай, ты к Галине не приставай, ладно?

— Тебе что? Подглядывать приставлен?

— Не приставлен… А ты отряд не порушай. Галка — она для нас особая дивчина. Её беречь надо.

— Особая! — ухмыльнулся разведчик. — За Бертолетом вон как прибежала!

— Это уж её выбор, — спокойно сказал Миронов.

— Больно ты справедливый, солдатик, — сказал Лёвушкин. — Дать бы тебе по уху, да злость надо на немца беречь.

Топорков слышал этот разговор и усмехнулся одними глазами. Всё в группе шло как нужно, вмешательства не требовалось, это был отрегулированный, самоналаживающийся организм. Лишь мрачный Гонта беспокоил майора.

3

Внизу поблёскивала речушка, вся в тугих, масляных разводьях струй. Вода была такой холодно-прозрачной, что при взгляде на неё ломило зубы. И плыли по ней седые узкие листья тальника. За рекой широко расстилались сизо-зелёные заросли ивняка. Картина была мирная, лёгкая, акварельная.

Подошёл, хлопая полами длинной шинели, Топорков. Развернул потрёпанную трофейную карту.

— Надо бы идти берегом до четырнадцатого кордона. — Гонта ткнул пальцем в карту. — Там мосточек есть. Хлипкий, но телеги выдержит.

— Ясно, — сказал майор. — Однако переправляться будем здесь. Вброд.

— Дно топкое, — терпеливо, но уже с нотками плохо сдерживаемого раздражения пояснил Гонта. — Если застукают на переправе — хана. Мотоциклетки шныряют, видел?

— Видел.

Гонта повернулся к Миронову и Лёвушкину, ища поддержки. Но разведчик пожал плечами, не желая ввязываться в спор начальства, а бывший старшина-сверхсрочник пробормотал:

— Конечно, с точки зрения военной лучше у четырнадцатого кордона… Но товарищу майору виднее.

— Виднее! — буркнул Гонта.

Топорков уложил карту в планшетку.

— Ну всё. Гонта, возьмите пулемёт и выберите позицию над рекой.

— Так, — крякнул тот, пряча глаза под брови.

И не спеша, вразвалочку, как волжский крючник, пошёл к телегам. Взвалил на широкую спину свой МГ, окликнул Берковича и Лёвушкина и зашагал к кустарнику.

Гонта установил пулемёт над излучиной реки дулом к дороге. Беркович помог заправить ленту.

— Это правда, что ты до войны знал майора? — спросил Гонта.

— Так точно! Стригся лично у меня…

— Ну и что за мужик?

— Толковый, культурный командир. Стригся под ёжик. Одеколон предпочитал «Северное сияние»…

Гонта с сожалением посмотрел на парикмахера:

— Так, так… «Северное сияние»… Подробная характеристика. И вдруг он насторожился, замер. Издалека сюда докатился весёлый треск.

Степан подогнал первую подводу к воде. Но лошади попятились, вскидывая головы и бешено кося глазами.

— Н-но, Маруська, Фердинанд, но! — ревел Степан.

Но лошади не шли.

— Щас, товарищ майор, щас! — засуетился Степан. — Боятся, черти, холодной воды… и топко… Я своих бомбовозов погоню. Они кони трофейные, дисциплину понимают. Пускай первыми…

По кирпично-красному лицу ездового вместе с потом струилось вдохновение.

Трофейные короткохвостые битюги мрачно и обречённо потащили в воду тяжёлую телегу.

Далёкое тарахтение мотоциклов донеслось и до стоящих на берегу Топоркова и Миронова.

— Ну, Зойка, Герман!.. Ну!.. — подбадривал коней Степан.

Колёса по ступицы вошли в воду и остановились, завязли.

— Ну, ещё чуть-чуть!.. Ну, ещё малость!..

Кони хрипели, буграми вздулись под кожей мускулы — тяжёлая телега не двигалась с места.

Топорков ступил в воду, но его опередил Миронов. Утопая в вязком иле, падая и захлёбываясь, он подхватил лошадей под уздцы и потянул вперёд.