Обращенные

Я заставляю мотор взреветь. Эта спортивная машина — миниатюрная и, разумеется, кроваво-красная — стоит больше, чем вся жизнь этого лакея, учитывая все чаевые и то, что он будет жить вечно. Уходя, я включил печку на полную мощность, чтобы поддерживать себя в нужном настроении. Она все еще работает, и настроение все еще сохраняется, но сейчас мне нужно что-то еще. Я позволяю оборотам немного упасть, пока звук двигателя не меняется до хриплого мурлыканья, потом снова жму на газ, решая выяснить, насколько быстро я могу тронуться с места. Покинув стоянку, словно летучая мышь (что поделать, клише), я устремляюсь вниз по переулку, вылетаю на тротуар… колеса буксуют… меня заносит… скрип, скрежет, визг… Я подвергаю опасности сограждан, стоп-сигналы воспринимаются мною как двусмысленное подмигивание, я успеваю нарушить все правила движения прежде, чем достигаю ближайшего переулка, где всего две полосы движения и никаких фонарей.

Сказать, куда я направляюсь? Легко. Куда подальше. По возможности — громко хлопнув дверью. Я уже вывел из строя воздушные подушки и оторвал ремни безопасности, потому что… ну, в общем, с некоторого времени я переживаю маленький кризис середины жизни. Пока я предоставил случаю решать эту проблему за меня, но…

Иногда, когда идет дождь, когда печка работает на полную и скорость по-настоящему велика, я бросаю руль. Это потрясающе. Это поглощает полностью. Вы чувствуете нечто вместо обычного ничто. Вы чувствуете что-то вроде Надежды и Обещания Смерти — в противоположность тоске, в которой вы пребываете ночь за ночью. Тоске по всем тем вещам, от которых вы отказались, потому что они вечно раздражают. Таков предел, к которому я иду, таков план, такова моя стратегия ухода.

А потом я вижу это.

Ее.

Сгорающий в шипучем багровом пламени своего кризиса, поглощенный поиском чего-то такого, что сам не могу назвать — потому что все, чему я могу дать имя, своей бессмысленностью приводит меня в бешенство, — я вижу это. Облачко пара. Всего лишь одинокое облачко белого пара, которое возникает из темноты. Я выезжаю на встречную полосу, тем самым заставляя автомобиль притормозить. Я смотрю в зеркало заднего обзора. Погодите… Да, вот — снова: облачко чистого белого пара, которое возникает в холодном воздухе. Я даю задний ход и медленно ползу к тому, что поначалу представляется мне просто сбитой собакой, испускающей дух на краю проезжей части. Я паркуюсь у бордюра и выхожу. Надо дождаться, когда новый султанчик опасливого выдоха позволит мне точно определить направление. Я говорю «опасливого», потому что у меня складывается впечатление: кто бы это ни был, он затаил дыхание, как только я остановил автомобиль.

Дорога, по которой я ехал, проходит среди вечнозеленых лесных деревьев, главным образом сосен. Мой кризис предпочитает сельскую местность, с ее узкими улочками. Никакого уличного освещения, никакой полиции, никаких докучливых доброхотов, которые сваливаются как снег на голову в самый неподходящий момент. Определенно, не деревья заставили меня проехать несколько футов назад — будь они вечнозелеными или никогда-не-зелеными, или еще какими-нибудь. Да, если не принимать во внимание то, что мой душевный кризис связан с антиобщественными претензиями… По большому счету, я обычный вампир-горожанин. Но кое-что о соснах я все-таки знаю. Например:

У сосен нет ног.

У сосен не бывает крошечных босых ступнюшек с маленькими пальчиками, которые загибаются, словно пытаясь получше зацепиться за раскисшую землю. У сосен не бывает розовых ножек, покрытых пятнами, дрожащих от холода, заляпанных чем-то темным — то ли грязью, то ли…

— Привет? — говорю я, разводя в стороны ветки моего пешеходного дерева.

Вот он, мой маленький беглец от статистики, все еще теплый внутри, дышащий ртом производитель тумана. Смертный — само по себе достаточная редкость, а тем более смертный ребенок. Настоящий ребенок, а не один из тех уродцев, на которых я сегодня наткнулся и от которых сбежал. Пухленькая, как все нормальные дети. С хорошими венами. Похоже, выросла на ферме. На одной из тех ферм, которых официально не существует. Сосуд с кровью на выпасе, получивший немного свободы.

И все это для меня. Маленький прощальный подарок, который мир решил сделать мне в эту ночь — возможно, в мою последнюю ночь.

На ней старомодная футболка с надписью «А ты купил молоко?». Скороспелки считают их забавными, или сексуальными, или пробуждающими материнские инстинкты, которые тоже считаются старомодными и которые все время покупают. У нее светлые волосы. Волосы собраны в два асимметричных хвостика — похоже, это делалось на скорую руку, главным образом для того, чтобы убрать волосы с лица и сделать их более послушными. Несколько прядок выбились, намокли, отяжелели и прилипли к лицу и плечам. Большой палец во рту, глаза напряженно прищурены, тельце сотрясает дрожь. Темными пятнами покрыты не только ее ноги. Теперь, приблизившись, я могу почувствовать запах.

Кровь.