Оборотень. Новая жизнь

– Нет, но, если вы согласитесь, возражать не станут.

– К сожалению, джентльмены, это даже не обсуждается. Моя работа здесь чрезвычайно важна…

– Более важна, чем человеческая жизнь? – едко поинтересовался Балби.

И снова Кроу выразительно выгнул бровь; у римлян это называлось supercilium, отчего произошло английское слово supercilious – высокомерный, презрительный. Балби не знал ни самого этого слова, ни его происхождения, но выражение профессорского лица, без сомнения, истолковал верно.

Кроу лишь пожал плечами и произнес:

– Qu’importe les victimes si le geste est beau?[5]

На мгновение у него вылетело из головы, что он имеет дело с простыми, честными работягами, а не с утонченными – даже излишне утонченными – аристократами, которых он обычно выбирал себе в друзья. Цитирование поэта-анархиста Тайада, к тому же пристрастившегося к опиуму, вряд ли могло бы внушить полицейским любовь к нему, даже – и в особенности – если бы они были знакомы с творчеством этого француза.

– Прямо Шарль де Голль, – пробормотал Бриггс.

– Боюсь, никто из нас не может похвастаться такой образованностью, как у вас, сэр, – сказал Балби.

– Эта фраза о несокрушимой силе красоты. Я нужен здесь. Вам известно, чем я занимаюсь? Я…

Теперь уже у Балби брови полезли на лоб. Кроу стало даже немного неловко за свой покровительственный тон, и он осекся, не закончив фразу. Почему он чувствовал необходимость оправдываться перед этим человеком? Похоже, его заинтересованность в этом деле была так сильна, что затягивала, как водоворот, и заставляла присоединиться к инспектору, который, казалось, внимательно его изучал. А слова Кроу прозвучали банально и неубедительно даже для него самого.

– Мы бы хотели, чтобы вы взглянули еще на кое-что, – добавил Балби.

Бриггс полез в карман и достал оттуда толстый конверт. Кроу сразу отметил, что запах крови стал сильнее. Однако это была не пропитанная страхом вонь, которой тянуло из окна, которая въелась в его мебель и постоянно дразнила обоняние. В этом запахе угадывались другие нотки, другие оттенки и выделения. Кроу легко расшифровал этот букет – возбуждение.

Бриггс положил конверт на стол и пододвинул его к профессору. Кроу открыл его. Что бы это ни было, некоторое время оно пролежало погруженным в кровь. Если Бриггс был разочарован тем, как ученый отнесся к фотографиям, то сейчас он был просто шокирован его реакцией и таким образом вознагражден сполна. Потому что, глядя на лежащий перед ним предмет, Кроу побледнел как полотно.

У него вдруг закружилась голова, и он не мог понять, чем это вызвано. У профессора было такое чувство, как будто его воспоминания плавают в мутной воде какого-то грязного пруда, тщетно пытаясь вынырнуть на поверхность, а когда он протягивает к ним руки, чтобы вытащить наверх, они безнадежно ускользают от него сквозь пальцы. Что-то внутри его сознания мучительно жаждало контакта, в голове формировался электрический заряд, который искал лишь точку приложения, через которую можно было бы прорваться, пробить существующий зазор и построить мостик для памяти.

Кроу натужно сглотнул, пытаясь взять себя в руки, и принялся внимательно изучать содержимое конверта. Это была галька, небольшой камень-голыш треугольной формы. Полицейские были удивлены, когда профессор аккуратно вытащил его и понюхал. Кроу уловил следы крови, наполненной страстью, которую он почувствовал раньше, а кроме этого еще кое-что – свежевыделанную кожу, влажные листья и даже сандаловое дерево.

Профессор смотрел на камень и не мог избавиться от ощущения, будто видит кого-то, с кем знаком уже много-много лет, только имени никак не может вспомнить. Ну как можно забыть самые важные моменты собственной жизни? Легко. Вы, например, помните свое рождение? Тогда что уж говорить о Кроу, который родился человеком, потом стал волком, переродился в человека, вновь превратившегося в волка, впоследствии опять вернувшего себе человеческий облик? Что сделали травмы многочисленных трансформаций с его памятью? Вы можете не помнить своей детской комнаты, но, оказавшись в ней в возрасте двадцати лет, разве не почувствуете, что все это вам откуда-то знакомо?

На камне был нацарапан рисунок – точнее, остатки нацарапанного рисунка. Кто-то провел немало времени, выводя этот узор. Сейчас можно было различить только изображение руки, на котором имелось несколько борозд, как будто его хотели стереть, но что-то этому помешало. Кроу был заинтригован. Всего несколькими скупыми линиями мастеру удалось точно уловить форму и положение пальцев. Профессору казалось, что он чувствует в этой кисти напряжение или борьбу с напряжением – четыре пальца как бы сжимались в кулак, а большой палец был выгнут под неестественным углом.

– Эта штука связана с одним из трупов, – пояснил Балби. – Похоже на какое-то примитивное произведение искусства.

Отвечая, Кроу слышал собственный голос словно со стороны – мысли вихрем метались у него в голове, пока он безуспешно пытался сообразить, где мог видеть подобное прежде.