Оборотень или Спасение в любви.

— Княжна, не мучайте себя, идите, отдыхайте, а то ещё княгиню насторожите, — подошёл к ней Митрич. — Придёт, я спрячу у себя.

Таня, принимая правильность его слов, ушла, к тому же и Марфа с Прасковьей не спуская с неё глаз, бродили тенью следом за ней, подглядывая отовсюду. «Могут запросто поймать пса на ней». — Пронеслась тревожной птицей мысль в голове и забилась страхом за его жизнь в сердце. Открыв окна, чтоб слушать округу, она так и не смогла заснуть. Ей казалось, что не спал никто. Возможно, дремали каменные скульптуры Митрича, погружённые в прохладную ночную мглу. Им можно, они из камня. Содрагаясь от свежести и неуловимого чувства беды, смотрела она в чёрную ночь с каким-то непонятным ощущением ожидания и тревоги. Луна, висевшая фонарём, мало помогала. Сплошная, чёрная стена леса пугала, казалось, что там нет щелей и собаки не протиснуться никак; так слиты между собой деревья, сплетясь ветвями. Таню раздражали сейчас любые звуки кроме собачьего воя, которого она ждала. Поэтому когда в первом часу ночи, раздался поблизости собачий скулёж, она вскочила и, накинув халат, понеслась в парк. Её бил озноб. То ли от ночной прохлады, то ли от нетерпения. Не спавший и тоже ожидавший пса Митрич, заметив её розовый наряд среди кустов, побежал наперерез.

— Княжна, не надо так резво. Не спешите, идёмте вместе.

— Митрич, я сама, мне надо одной…

— Куда, ночь. Одну не пущу и то может быть вовсе не ваш пёс. Подхватив стоящую у забора палку, он пошёл впереди, придерживая девушку за своей спиной. Дойдя до кромки казавшегося ей из окна сплошного леса, они остановились, и минуты две думали: погрузиться в этот мрак или подождать здесь? Доберман, пропустив садовника, вынырнул у её ног.

— Барон! Митрич, это Барон. — Упав в траву на колени, она, обхватив пса за крепкую шею, принялась осыпать поцелуями. — Господи, спасибо! Ты жив! Жив!

Митрич таращил глаза. Виданное ли дело так с собакой сюсюкаться!

— Княжна успокойтесь. Видано ли дело, собаку лизать. Надо подумать, как с ним дальше быть…

— Я останусь с Бароном здесь.

— Вот удумала, так удумала. Это точно не дело. Давайте, я заберу его к себе до утра, а с рассветом выведу его и сооружу ему здесь, не далече, шалаш, натаскаю туда вместо постели душистого сена и будете себе видаться.

— Митрич, ты самый лучший! — кинулась она обнимать садовника, — моей благодарности нет предела…

— Давайте уж пойдём к усадьбе. Я впереди, а вы после сигнала потихоньку за мной.

Таня, обгоняя их, побежала. Если бы осталась возле них — взорвалась бы то распирающего счастья. Забегала вперёд и возвращалась. Надо было растрясти этот взрывоопасный груз счастья. Глядишь, до усадьбы он иссякнет.

Оставив пса в мастерской садовника, Таня пробралась в людскую за едой. Пёс ел с её рук, а она, обняв его за шею, сидела на корточках рядом.

— Шли бы вы уж спать, пока не привлекли к нам внимание ищеек княгини.

Таня нехотя поднялась и, чмокнув пса в нос, отправилась к себе.

— Надо же, как она к тебе приросла, — подивился садовник, поглаживая по крутому лбу добермана. — Так-то уж, как тебя нашли, прошло никак около месяца. Добрая, хорошая барышня тебе на дорожке попалась, глядишь, дождётся приезда папеньки и, уломав князя взять тебя с собой, заберёт в Москву.

Пёс, уронив голову на лапы, щурил умные глаза и молчал.

В эту ночь, перед тем как заснуть, подумала: «Спасибо Боженьке».

Схватившись утром от сна, Таня, спешно проведя весь утренний эмоцион, чтоб не вызывать подозрений, еле дождалась часа, когда можно будет без опасений выйти в сад. Митрич, ковыряющий каменную глыбу, в полголоса рассказал ей, куда следует пойти и где искать шалаш с доберманом. Таня, забрав привезённую из охотничьего дома одежду и набрав в полураскрытый зонтик, как в корзинку еды, осторожно, проверяясь, отправилась в лес. Правда не сразу, но шалаш нашла. Доберман, узнав её по шагам, выскочил навстречу. Таня, забросив его костюм с сапогами в шалаш, как и обещала, не торопилась избавить его от ошейника. Валяясь с ним на сене и целуя морду, она делала вид, что не замечает его увёртываний и беспокойства. Это продолжалось до тех пор, пока он не разозлился. Отбежав и сев в углу, пёс отвернул морду. Таня подчинилась. Отцепив ошейник, она упала в сено и закрыла глаза.

— Ах, ты проказничать. — Накинулся он, на неё одевшись с поцелуями. — Добермана облизала всего, а мне что-нибудь осталось?

— Ты же отказался от такого удовольствия, для тебя есть только еда, — смеялась она, растворяясь в его медовых глазах.

— Это тоже не плохо, проголодался, как волк. Ей Богу есть хочется, хоть падай. Едва уж ноги волочу. Не томи. Покорми меня. Круг сужается, загнали уже в шалаш, а выход всё не вырисовывается.

— Потерпи, вот приедет папенька…

— Угу, сударыня. Больше пока мне ничего не остаётся, как ждать.

Она обняла его за талию и прижалась к широкому плечу.

— Не бойся, я буду всегда рядом, чтоб не случилось.

— Очень надеюсь, что глаза мои завтра тебя увидят вновь.

— Я приду непременно. — Схватила она его за руки.