Обольстительница в бархате

— Я не хотела останавливать тебя! — крикнула она. — И как ты можешь обвинять меня, когда сам заранее знаешь, как поведешь себя с женщинами. Не смей притворяться, что не пытался соблазнить меня с той минуты, как мы встретились в первый раз. И это твое идиотское пари! Для тебя не важно, выиграешь ты его или проиграешь, потому что собираешься выиграть то, чего реально желаешь. А что касается соблазнения, то тут ты дашь фору любому из тех, кого я когда-либо встречала. И, наверное, никогда такого не встречу, но здесь я не буду торопиться с выводами. Что ж, ты достиг своей цели. Удивлен? Возмущен? Что-то имеешь против?

— Это не то, о чем я думал.

— Ты еще о чем-то думал? — Она приподняла бровь. — Я полагаю, что нет. Ведь ты такой же, как и другие мужчины, в особенности аристократы, которым все быстро надоедает. Вы хотите того, чего не можете получить, а когда получаете, сразу теряете интерес. Вот и сейчас у тебя пропал интерес.

— Неправда…

— Смешно! — сказала Леони. — Но это у меня пропал интерес. Это мне скучно. Я хочу, чтобы ты ушел. Так и тянет сказать, чтобы ты убирался из моей жизни, но это будет непрактично. А я вся из себя такая деловая, упрямая и организованная. Ты внес анархию в мою работу, в мои обязанности, в мою жизнь. Ты и твой дурацкий кузен, который забыл, что провел ночь с девушкой, хотя обращает внимание на каждую поникшую ромашку и на каждую ласточку, которая может — или не может? — пострадать от смертельной простуды. — К собственному ужасу, она вдруг залилась слезами.

Лисберн стоял и смотрел на нее. Она схватила первое, что подвернулось ей под руку — это оказалась подушечка для булавок, — и швырнула в него.

— Леони!

Она кинулась к двери, пытаясь сдержать рыдания, которые разрывали ей грудь. Саймон перехватил ее на полпути, обнял и поднял на руки.

— Нет! — Замолотив кулаками по его груди, Леони начала вырываться. — Поставь меня на пол! Убирайся! С тобой все кончено.

Лисберн отнес ее к кушетке, как будто она была одной из тех чувствительных леди, которые при первой возможности готовы упасть в обморок от излишней впечатлительности или деликатного воспитания. С ней все обстояло по-другому, ей хотелось драться, хотелось биться. Он не стал ее укладывать, а сел на кушетку сам, не размыкая объятий, пока Леони продолжала яростно сражаться с ним и со скорбью, которая грозила задушить ее.

— Я ненавижу тебя, — выдохнула она. — Ненавижу тебя и твоего идиота-кузена. Вы все разрушили!

Уронив голову на его плечо, она все-таки сдалась и разрыдалась. Леони чувствовала себя несчастной — сбитой с толку, сломленной и полной ярости. И у нее был повод. Жизнь, которую она выстраивала с таким трудом, лежала в руинах. Еще ее угораздило влюбиться в римское божество, и никому не было известно, к чему это приведет.

* * *

Лисберн не мог оставить ее во так — одну, рыдающую.

Да он в любом случае не смог бы оставить ее и уйти.

Сейчас она лежала у него на руках, теплая, вся в слезах, растрепанная. Прическа у нее практически рассыпалась, накладные пряди волос открепились. Поэтому, чтобы занять себя чем-нибудь, пока не придумает, что делать дальше, Саймон начал разбирать ее прическу.

Сначала вытащил цветы, потом осторожно отцепил накладные пряди вместе с лентами, вынул шпильки из локонов на затылке и освободил все волосы. Пряди, уложенные в пучки над ушами, тоже обмякли и обвисли, он распустил их по плечам.

Пока Лисберн занимался волосами, она затихла. К тому времени, когда он вытащил последнюю шпильку, Леони подняла голову и села, отвернувшись от него и не открывая глаз.

Он посмотрел на нежную линию шеи и понял, что не уйдет отсюда в ближайшее время.

«Ты достиг своей цели», — сказала она. Однако Саймон не знал, как это объяснить, потому что не мог понять, что заставило его в тот момент поступить так, а не иначе. Если бы он не заключил ее в объятия, это было бы понятно. Но он потерял над собой контроль, поцеловал ее, прижал к себе. И потом, каждый раз, когда пытался уйти, это становилось все труднее, да и, казалось, не имело смысла.

Ему и сейчас плохо думалось. Все эти волнения — страсть, гнев и что-то там еще — как будто по-прежнему оставались рядом с ними, бурлили в глубине, не выходя на поверхность, и мешали ему мыслить ясно.

Он держал в объятиях прекрасную женщину, от которой исходил чудесный аромат и тепло и рядом с которой можно было бы оставаться хоть целую вечность. И он распустил ей волосы, которые тяжелой волной покрыли ее плечи и упали на спину.

Ему захотелось увидеть, как эти рыжие кудри лежат на ее обнаженной спине.

Он нащупал крючки на застежке сзади и принялся расстегивать на ней платье, начав с самого верха, от линии выреза. Леони сделала короткий вдох, потом выдохнула, но не сказала ни слова. Она сидела очень тихо и ждала.

Лисберн тоже молчал. Думать не получалось. Слишком велик был риск сказать что-нибудь не то.