Обольстительница в бархате

Лисберн рассмеялся. Он ничего не мог с собой поделать. Он не мог понять, почему полюбил ее или каким образом и когда вообще влюбился. Все было так, как сказала она: любовь невозможно взвесить и измерить. Однако Леони заставила его смеяться, заставила его ум работать, и он не чувствовал себя по-настоящему счастливым, пока не нашел ее. А он уже потерял надежду на то, чтобы вновь почувствовать себя по-настоящему счастливым.

— Ладно, тогда я прощаю тебя за все гадости, которые ты наговорила мне в карете.

— Я была вне себя.

— Ты так думаешь? Леони Нуаро в саду лорда Уорфорда заткнула уши, как ребенок, и принялась вопить, чтобы заглушить меня. Это настолько не соответствовало твоему характеру, что я поневоле забеспокоился.

Она легонько отстранилась и посмотрела на него.

— Именно поэтому ты похитил меня, как горец?

— Должен же был кто-нибудь вернуть тебя на землю, — объяснил Лисберн. — И помочь тебе прийти в себя.

Леони закрыла глаза.

— Значит, ты потому усадил меня за стол с отточенными перьями, бумагой и линейкой.

— Если бы это не помогло, я был готов дать тебе дозу лауданума. Проблема в том, что нужно было проявить чрезвычайную осторожность с дозировкой. Очень не хотелось разыгрывать трагедию в жизни. Коллизия «Ромео и Джульетты» хороша для сцены, а в реальной жизни можно только удивляться их глупости.

Она открыла глаза, казавшиеся темно-голубыми при этом освещении.

— Думаю, что они были просто очень юными, — сказала Леони. — В определенном возрасте все воспринимается как трагедия.

— В этом причина популярности моего кузена, — подхватил он. — И это так типично для Суонтона — найти свою истинную любовь и завоевать ее сердце за несколько дней, а мне пришлось ради этого трудиться, не разгибая спины, как рабу, в течение нескольких недель и не суметь добиться от девушки согласия.

Леони покачала головой.

— Я очень жалею об этом! Мне стыдно за разыгранную трагедию. Тут они все выписаны, я имею в виду все «против». И если ты готов ни перед чем не останавливаться, можешь взять на себя труд и вычеркнуть что-нибудь сам.

Выпрямившись, она расправила плечи и освободилась от его объятий. Вернулась к столу и взяла те три листа бумаги. Быстро дописала на них что-то своим на удивление аккуратным и решительным женским почерком. Потом передала листы ему и, подойдя к окну, уставилась в темноту.

Лисберн быстро прочел написанное.

— Это весьма… чрезмерно, — сказал он.

— Я предупреждала, что это сложное дело.

— Да, — согласился Саймон. — Мне сразу захотелось прилечь. И чтобы на лоб мне положили остужающий компресс из лавандовой воды.

Леони обернулась от окна.

— Я могу это сделать.

* * *

Куда еще мог улечься Лисберн, кроме как в свою постель? И если Леони не удалось наложить компресс на его разгоряченный лоб, то только потому, что он, притянув ее к себе, заключил в объятия, принялся целовать, и она уронила мокрую салфетку на пол. Три листа, которые он зажимал в руке, те самые, над которыми ей пришлось потрудиться, взлетели в воздух, а потом опустились на пол. В следующий момент они уже занимались любовью, жадно, нетерпеливо, даже не удосужившись раздеться. Это был новый опыт — шелк и кружева волнами вздымались вокруг них, жемчужное ожерелье щелкало его по лбу, пока он не выругался и не прекратил сражаться с панталончиками, чтобы стянуть их с нее.

Это было самое потрясающее совокупление в его жизни. Из-за ее замысловато уложенной прически он чуть не лишился глаз, но это его не остановило. Расстегнуть собственные панталоны было совсем нетрудно, как и задрать ей юбки, а потом разобраться и с нижними юбками. Все получилось самым лучшим образом — ночь, близость, ее лицо, когда они двигались в одном ритме, звуки ее голоса, когда она тихо стонала, вздыхала, что-то бормотала по-французски. А потом она широко открыла голубые глаза, и он увидел в них наслаждение и любовь. Услышал ее тихий и такой порочный смех.

— Я люблю тебя, — сказал Лисберн. — Я люблю тебя.

Он повторял и повторял это раз за разом, как заколдованный, смотрел ей в лицо, отмечая все изменения, потому что в постели она ничего не скрывала. И заметил, что еще немного, и она достигнет пика. Тогда Лисберн перестал контролировать себя и, отдавшись волне наслаждения, услышал ее тихий крик упоения в тот самый момент, когда выплеснулся в нее семенем.

* * *

Суббота, 1 августа

Первый раунд занятий любовью не стал последним. В конце концов они остались без одежды и усталые заснули в объятиях друг друга.

По этой причине Леони, когда проснулась, не очень удивилась, увидев, что в окно светит солнце. Хотя удивилась тому, как высоко оно в небе. Ранее утро было аристократической идеей, не ее. Вне зависимости от того, в каком часу легла накануне, по рабочим дням она вставала в одно и то же время — в полвосьмого, чтобы успеть принять ванну, одеться и позавтракать до того, как придут швеи.

В какой-то момент ей показалось, что Лисберн все-таки дал ей лаудануму.