Обольщение. Гнев Диониса

Она в одной рубашке и туфлях. Я возвращаюсь в постель и закутываюсь в одеяло. Женя несколько минут стоить среди комнаты, потом опускается на край моей постели.

– Да что с вами, Женя? – спрашиваю я, несколько даже испуганная.

– Я пришла… – начинает она, останавливается, смотрит на меня пристально – и вдруг бросается ко мне на шею.

– Я хочу знать правду… Я боюсь, боюсь… – шепчет она, заливаясь слезами.

– Женя, да чего вы боитесь? Деточка, объясните мне!

– Нет, нет! Это было бы ужасно, это только мне кажется… Нет, вы хорошая, вы любите Илью и не полюбите другого!

Я холодею. Да неужели она, Женя, этот ребенок, могла догадаться о моем безумии?

– Женя, скажите мне толком, я ничего не понимаю, вы меня пугаете.

– Мне… Мне показалось.

– Что вам показалось?

– Что вы полюбили его.

– Кого? – Сердце мое падает.

– Да Виктора Петровича!

Я смотрю на Женю во все глаза и вдруг покатываюсь со смеху. Я влюбилась в Сидоренко!

Я хочу говорить, но, взглянув в недоумевающее лицо Жени, опять начинаю хохотать.

Ее личико понемногу проясняется.

– Значит, это неправда? – кричит она. – Неправда, неправда! Вижу теперь! – она хлопает в ладоши, прыгает по комнате и опять бросается мне на шею. Мы целуемся и хохочем обе.

– Ну теперь рассказывайте, Женя, почему вам в голову пришла такая нелепица? – говорю я, вытирая глаза.

– Да это давно. Когда он уезжал. Помните, он еще крикнул: «Крышка». Я тогда сразу догадалась, что он в вас, Таточка, влюбился!

– В меня? А я Женя, думала, что в вас!

– Нет, я все поняла. Да, да, да… Конечно, его жаль, да пусть в чужих жен не влюбляется. Я, может быть, эгоистка, но Илюша мне дороже, и пусть лучше Виктор Петрович пострадает. Ну, я и стала следить, когда он вернулся, все было ничего, а потом я и испугалась…

– Чего?

– Да сама не знаю. Когда мы разбирали ноты на балконе, такое у вас было странное лицо.

– Какое же?

– Не знаю, не могу объяснить. И вдруг вы рассердились, что он ваше письмо дал прочесть какому-то господину и таким голосом сказали: «Я только для вас писала». Тут он обрадовался, засиял, даже этого господина начал расхваливать – все, значит, теперь ему хороши и милы…

– Полно, Женя!

– Да, да! – прыгала она. – Я все, все сейчас замечу.

– Даже что я Сидоренко полюбила?

– Милочка, Таточка, простите меня, но у вас такое лицо было, как будто вы влюблены…

– Какие же были признаки?

– Ах, да не знаю, что-то в глазах.

– Да это у меня лихорадка начиналась.

– Теперь-то я понимаю, а тогда я ужасно заревновала.

– К Сидоренке?

– Фу! За Илюшу, за Илюшу. Я готова была в этот вечер Виктору Петровичу голову оторвать.

И она опять начала целовать меня.

– Только вы, Таточка, теперь не кокетничайте с ним, – попросила Женя.

– Когда же я с ним кокетничаю?

– Нет, нет! Но вы тогда не знали, что он к вам неравнодушен. Это, впрочем, я по себе сужу. Я иногда на кого-нибудь и внимания не обращаю, а когда подруги начнут говорить: он к тебе неравнодушен, все на тебя смотрит, я сейчас же и пойду плести.

Весь дом в суматохе. Сидоренко затеял пикник. Несколько близких знакомых Толчиных, составляющих их маленький кружок, и масса молодежи собираются ехать вечером за несколько верст и к утру вернуться. Пекут пироги, делают бутерброды.

День будет сегодня чудесный, ночь лунная.

Молодежь – Женя, ее подруги и бесчисленные Женины и Липочкины поклонники, студенты, гимназисты и два офицера – помогают Марье Васильевне. Крик, шум, возня. Я принимаю во всем деятельное участие. Я даже волнуюсь, понравится ли приготовленный мной миндальный торт.

Как красиво! Костер на берегу моря. Эффект лунного столба на воде и ярко-красного костра. Пикник удался на славу.

Все веселы – шумно, суетливо веселы. Молодежь танцует под оркестр из трех мандолин и двух гитар, слегка флиртует, мужчины прыгают через костер и вообще стараются щегольнуть ловкостью и удалью.

У костра красиво освещенный, живописный Миха-ко в белом башлыке и два денщика жарят шашлык.

Полковник и доктор откупоривают бутылки.

Марья Васильевна, толстая, добродушная полковница, маленькая хорошенькая докторша и я сидим на небольшом пригорке, спиной к лесу. Сынишка докторши уткнулся в мои колени и сладко спит, как спят дети, набегавшиеся за день, – где попало.

Сидоренко старался все время быть около меня, но Женя составила заговор с Липочкой – они не отпускали его ни на минуту.

Теперь и Липочка, и Женя так увлеклись игрой в горелки, что совершенно позабыли о нем. Сидоренко сидит на травке у моих ног. Он все еще в ужасно мрачном настроении и все время молчит.

А мне сегодня хочется, чтобы все были веселы, и его вытянутая физиономия портит этот пейзаж во вкусе Сальватора Розы – с костром и луной. Я окликаю его. Он поднимает голову.

– Скажите, пожалуйста, на кого вы дуетесь все время?

– На судьбу, – отвечает он.

– Ну, это грешно. Вы – на редкость удачливы. Дяди богатые у вас умирают, по службе получаете неожиданные повышения, пикник затеваете – погода как на заказ.

– А одиночество? – спрашивает он мрачно.

– Какое одиночество? Все вас любят, все у вас друзья и приятели.