Оболочка разума

Приходить к нему доктор Рыжиков старался в часы, когда ему точно докладывали, что отец и благодетель Иван Лукич в отсутствии. Сидит в очередном президиуме или дремлет в очередной комиссии. Не то что его кто-то мог не подпустить к своим кровным больным, просто из соображений гуманности. Слишком уж багровел тяжкий затылок деда и мутнел его взгляд, если случалась их встреча. Так и до беды недалеко.

21

– Все-таки он меня учил правильно скальпель держать, – чисто по-рыжиковски вздохнул он Мишке Франку.

– И он же его жалеет! – офонарел Мишка Франк, еще малость не пришедший в себя от того, что оболочка сегодня хохочет. – Ты себя пожалей, нищий, безработный мойщик трупов!

Ремарка доктору Рыжикову было, конечно, не переплюнуть, и он ограничился в адрес Мишки дымящим бегемотом. Это было, конечно, слабовато. Зато можно проиллюстрировать.

– Учти, – предупредил Мишка. – Корпус будет один, а не два. Второй забирают под новый театр.

– Искусство радует только здоровых… – напомнил доктор Рыжиков, уже прослышавший о плане нового больничного корпуса.

– Да вы бы весь город из одних больниц сделали! – снова рассвирепел Мишка Франк. – Вас там на этот корпус уже набралось как на пятнадцать! Откуда вы только беретесь! Его еще и близко нет, а вы как коты мартовские… уже третесь.

– Это об какую мартовскую кошку? – полюбопытствовал по простоте душевной доктор Рыжиков.

– Вот я тебе! – встал в свою стойку Мишка Франк и выпустил грозное облако. – Ну хочешь, я тебя с ним лично помирю?

– Нет, – сказал доктор Рыжиков. – Возврата нет. Ты знаешь, как образовались люди, а приматы остались приматами?

– Брось мозги пудрить! – стал хамить Мишка. – При чем тут обезьяны?

– При том, – стал быстро рисовать доктор Петрович, – что обезьяны сильные захватили все деревья с вкусными плодами и выгнали обезьян слабых в каменистую пустыню перебиваться. Слабые обезьяны сошли вниз, встали на свои кривые ноги, взяли в лапы камни, начали постепенно распрямляться… И привратились в тебя и меня. А сильные до сих пор там висят на хвостах…

Мишка Франк оценил и раскачивающихся на хвостах шимпанзе, и себя с доктором Рыжиковым, еще мохнатых и сутулых, но уже двуногих, с каменными вилками в руках. Из обезьяньих зубов Мишки Франка, из-под усов, конечно же торчала трубка.

– Ну и где твоя пустыня каменистая? – спросил он, подумав.

– Значит, кукиш? – понял этот вопрос доктор Рыжиков.

Мишка Франк тяжко вздохнул.

– Ну откуда я знаю? Это же будет такая мясорубка…

– Значит, не надеяться?

– Почему? Надейся, пиши подробную заявку, рисуй проект, чтобы всех за сердце взяло…

…И уверенный голос Валеры Малышева в спину: «Уж кто-кто, а шеф в корпус влезет, вы у него поучитесь!»

22

– …А я вот, например, считаю, что этим разным трактористам много разной воли дали. Вы посмотрите, какие у них заработки. По триста в среднем. А им зачем такие суммы? Что они, книжки берут, Пушкина вашего? Или пианино белое? Да они водки одной тонны выжирают! А если этим суммам умную трату?

Знакомый тонковатый надсадный голос то усыпляет доктора Петровича, то снова пробуждает. Дворник моет стекло: вжик-вжик. Лето выдалось проливное.

Санавиация здесь есть, а погоды нет. Поэтому она посылает своих ангелов на обычных колесах. Чаще всего доктора Рыжикова возил Гена Пузанов. Ночные поездки делали его таким же разговорчивым, как операции – доктора Рыжикова. У Гены под рубашкой перекатывалась аккуратная круглая дынька, и это заставляло его говорить обо всем очень авторитетно. В волнение его приводили в основном три явления в жизни, и каждый раз он возвращался к ним. Синдром патефона, по-рыжиковски.

– Какое, например? – вежливо поддержал он беседу, чтобы не оставлять водителя наедине с дождем и ночью.

В дождь и в ночь их толкнула все та же наша людская глупость. В некоем поселке некий механизатор мелиоративной ПМК, напившись, на почве алкогольной ревности стукнул жену чем-то тяжелым в висок. Все до боли знакомое. Родное.

– Перво-наперво я бы роздал долги, – начал Гена распределение трактористских богатств. – Затем, конечно, вы меня осудите как интеллигент, но я бы стал откладывать на сберкнижку. Рублей по сто в месяц. Или лучше трехпроцентными. Сколько надо двадцаток на тысячу?

– Пятьдесят… – сбросил дремоту доктор Петрович.

– Правильно, пятьдесят, – похвалил Гена. – А если две тысячи по десять?

– Двести, – не смог противиться эксплуатации своего мозга доктор Петрович.

– И неужели из двухсот не выиграет ни одна? – ударил в точку Гена. – Как вы считаете, может такое быть?

– Не может… – просто поразился доктор Рыжиков глубине этих выводов.

– А если выиграет еще тысячу? Ну ладно, пусть пятьсот… И снова на них облигаций, тогда какая будет вероятность?

Облигации трехпроцентного внутреннего государственного займа скостили километров пятнадцать пути, а может, и больше.

– …Списанный газик. Сколько их списывают из санавиации! А куда их девают? То-то и оно! На них еще ездить и ездить. Другие на охоту, а я бы поступил так: взял бы дачный участок, в свободные дни стал бы ездить и потихоньку строить домик. Для здоровья полезно и семье выгодно…