– Пожалте, вход бесплатный, – пригласил доктор Рыжиков всех посмотреть на себя. – Первобытный кретин во всем волосатом сиянии. Там же одни рубцы и сращения. А я верблюда в игольное ушко. Как после ашхабадского землетрясения. Она же и лезть не должна. И что тогда делать? А делать вот что. Раз-два, взяли… Что взяли? А взяли вот что…
И его пальцы с каемочкой туркутюковской крови под ногтями несколько раз сжали воздух. Сильва Сидоровна, за что она и была на вес золота, мгновенно вложила в них костные кусачки. Тут уже клацануло всерьез.
– Сегодня накусаемся, – предсказал доктор Рыжиков. – На всю оставшуюся жизнь. А как там трубка? Прочно сидит?
Ему сказали, что пока прочно. Тогда череп стал постепенно скусываться, то есть кусачки стали в нем проделывать траншейку от лунки к лунке. Труд стал медленно-каторжным. Кус кусачками, осторожный щелк ножницами, затем скальпелем – костные надолбы и ежи переломанного черепа вросли в разорванную мозговую оболочку, врезались в сам мозг и усердно сверлили его. По-медицински выражаясь, это и была зона эпилептического раздражения. Выражаясь по-простому, доктор Рыжиков ее сейчас вырубал железом и огнем. Зажим, тампон, электропинцет. Дымок подгорелого мяса. Четверть сантиметра окаменевшего рубца пройдено. Доктор Рыжиков разгибает контуженую спину, разминается и сгибается снова. Несколько раз ему в лицо брызжут капельки крови и застывают там коричневыми точками. Ему хочется попросить кого-нибудь постучать по спине кулаками, но он боится, что это бестактно. И говорит о другом.
– О-хо-хо, братцы кролики… До чего мы с вами отсталые по уровню технического прогресса и малой механизации. С каменным топором лезем в венец природы… Что про нас скажут они?
– Кто – они? – осмелился Коля Козлов.
– Будущие люди, – охотно пояснил доктор Рыжиков. – Что-то мне кажется, они будут делать иначе. Не так кровопролитно. Скорее всего – лазерным лучом. Одно лишь утешает, что скифы этим тоже занимались. Я скифскую трепанацию специально смотрел на эрмитажевском кувшине. Один скиф раненому голову ковыряет, а еще четверо сидят на руках и ногах, чтобы не дрыгался. Это значит – ваша бригада анестезиологов, Коля… Но мы же их не осуждаем, правда? И даже говорим: молодцы. Кто-то ведь должен начинать. Чем богаты, тем и рады, правда?
В тазик с кровавыми тряпками все чаще летели тряпки с его докторским потом. Там кровь Туркутюкова и пот доктора Рыжикова образовывали какой-то новый состав, еще не изученный химиками.
Между тем еще раз хрум – кусачки Сильве Сидоровне. Она дает ножницы, потом забирает ножницы, протягивает тампон, дает пинцет – забирает пинцет; дает скальпель – забирает скальпель, снова дает «крокодильчики» – снова забирает. Продвинулись еще на три миллиметра, если какой-нибудь упорный сосудик, запрессованный в рубец, не держал их минут по пятнадцать на месте, как цепкая огневая точка в рубеже обороны.
– Так у нас и от дуры ничего не останется, – забеспокоился доктор Петрович. – Дура-то у него вся станет как решето…
Туркутюков, к счастью, проспал, что у него не только дура, но и как решето. Хотя, выражаясь по-медицински, это вполне законная дура, твердая пленка под черепом.
Возможно, головной мозг летчика Туркутюкова, много лет сдавленный шпорами обломков и рубцов, растревоженный кровавой резней и трясучкой, посылал своей нервной системе чудовищные сигналы. От них должна была содрогнуться вселенная. Но, к счастью, шестеренки передач отключились, и весь этот источник душераздирания крутился вхолостую.
Ибо Туркутюков больше чем спал, если так можно выразиться.
И вот венец природы. В окошечке, пробитом, а вернее – прокусанном в кости и твердой оболочке. Паутинная пленочка жилок. То, ради чего природа вступила в эту непрерывную игру из чудовищных взрывов в безразмерном и черном пространстве. Что-то взрывалось и переплавливалось, остывало и снова взрывалось, собиралось в раскаленные шары и снова распылялось, сталкивало и разводило галактики – и вот вам результат. Комочек серого студня в два кулачка величиной, изрезанного разными бороздками. Радиостанция, посылающая в эфир вечности радиограммы-мысли. И сколько же таких мыслей сейчас над нами вьется! Тьмы и тьмы. Враждующие или родственные, попутные или встречные. Наверное, их там, над головой, как в колонии летучих мышей. И все пищат, мелькают… Ведь не могут они, появившись, исчезнуть. Появились – значит, летай.
…Вслух доктор Рыжиков сказал совсем другое:
– Как бы нам теперь сослепу не наворотить дел…
Это значило, что, влезая своими не очень уклюжими пальцами в это чудо космического самопроизводства, мы попросту не знаем, не прибавятся ли к искореняемым припадкам еще и слепота и глухота заодно со слабоумием. Тьфу-тьфу-тьфу!
– Ведь мы чудовищно слепы, – вздохнул доктор Рыжиков чисто по-рыжиковски. – Слепые, режущие слепых. Как у Брейгеля-старшего. Ну вот… Я сделал все, что мог. Кто может больше, пусть моет руки. Маша, откройте-ка мне атлас. Нет, наша Маша, а не ваша Маша. На лобных долях. Так…
Услышал бы Туркутюков, что его режут слепые, да еще на ходу заглядывают в атлас…