Оболочка разума

Час был уже поздний. Чуть скрипнула дверь в коридор. В свете дежурной лампы лицо неподкупной Сильвы стало еще неподкупнее. Чуть более неподкупным, чем обычно. Словно она что-то совершила.

– Что? – спросил доктор Рыжиков.

– Ничего… – пожала она прямыми плечами.

Доктор Рыжиков шагнул к палате девочек, и Сильвин взгляд что-то выдал. Он открыл дверь – там раздался воробьиный писк, и две старожилки – Жанна Исакова и девочка с пришитой кистью – нырнули с головой под одеяло. Только одна нарушительница режима не успела мобилизоваться и замести следы, так и застыв посреди комнаты в своей полосатой пижамке. Будучи застигнута врасплох, несчастная зарыдала, стоя босыми ножками на импортном разноцветном веселом линолеуме.

Он понял, что девочки играли в коридоре и Сильва Сидоровна дала им немой знак спасаться от строгого доктора.

Пораженный, он положил ладони на стриженую головку – маленькую и твердую как орешек.

– Ну-ка, – сказал он, – кто это тут разревелся? Ну-ка, мы тебе кое-что покажем… Ну-ка, посмотрим…

Разревелась новенькая, которой раньше тут не было. Доктор Рыжиков легко посадил ее на кровать, укутал одеяльцем и достал из кармана калейдоскоп. Навел его на свет, стал поворачивать. Девочка заинтересовалась, затихла.

Через всю палату под потолком крест-накрест были протянуты шнурки с новогодними картинками, яркими как морской семафор. На них приветливо висели полосатые зебры и черти, крокодилы и обезьяны, японские красавицы и поросята, притом каждый при деле. Волк, например, в белом халате облизывался под марлевой маской, оперируя зайца. Медведь ехал по вызову на черепахе – «скорой помощи».

Потом он быстро набросал на запасном листе своим огрызком полосатую фигуру со стриженой головой, которая пустила из глаз три ручья и уже образовала вокруг себя небольшое море, в котором барахтались разные другие люди.

Натуральная стриженая девочка совсем просохла, узнав себя в произведении искусства. Она хихикнула, а доктор Рыжиков утер ее глазенки кусочком чистой марли, которую всегда носил в халате, подобрав заодно и сопельки под носом. То, что эта девочка оказалась в палате, его нисколько не удивило. Он ведь сам ее принимал, продолжая потом по привычке думать, кому отдать свободное место – новой девочке или фронтовику. Его сердце разрывалось между детьми и фронтовиками.

Эта неестественно маленькая и крепкая девочкина головка, которой, кажется, гвозди можно забивать, очень сильно болела. Глаза уже от этой непрерывной боли были как оглушенные. Уже стала глохнуть и слепнуть.

Как всегда, горе жрет деньги. Мать с отцом истратили сотни на санатории и поездки к врачам. Как всегда, доехали до Москвы и вернулись обратно в свою детскую больницу. Здесь ее и нашел доктор Рыжиков, который два раза в неделю обязательно приходил проверять все детские головные боли. Он долго пробовал и щупал этот крепенький орешек, водил перед глазами молоточком, проверял пальцами глазное яблоко, всматривался в маленький череп на рентгеновском снимке. Этот отец тоже со страхом ожидал, что его снова пошлют на какие-нибудь южноуральские грязи или северокавказские воды. Все по тому же кругу. Путевки, билеты, долги. Но доктор Рыжиков сказал, что надо оперировать. Отец испугался еще больше.

– Понимаете, – мученически вздохнул доктор Рыжиков всегда страдавший от этих объяснений, – наш череп состоит из долек. У детей они соединяются хрящиком…

Он нарисовал, что бывает, когда хрящик слишком рано костенеет и череп не может раздвинуться вместе с растущим головным мозгом. Все там, оказывается, сдавливается, как в паровом котле. Так и глаза на лоб вылезут. А надо-то всего исправить ошибку природы – взломать эти закостеневшие швы.

– Как так?! – пересохло у отца в горле. – Голову ломать?

Поэтому-то доктор Рыжиков и вздыхал от объяснений. Люди странны в своем желании знать правду о себе и своих близких и одновременно в страхе этой правды. Почему бы не перевалить тогда эту правду на тех, кому положено, а самим спокойно ждать? Доктор Рыжиков стал терпеливо объяснять, что эта операция всем давно известна и отработана и дальше черепной кости никуда лезть не надо, поэтому бояться нечего…

– Голову ломать не дам! – сказал отец, прямой как палка. – Так лечите…

Переговоры пока еще шли, и доктор Рыжиков, с отвращением слушая себя, пугал непокорного папу усилением головных болей, слепотой, глухотой и идиотизмом. Папе же казалось, что все как раз и бывает от операций, когда голову разбивают, как глиняный горшок.

Пожалуй, тут не обойтись без Сулеймана, подумал доктор Рыжиков, усыпив девочек и тихо отступая из темной палатки.

А учителя в школе думали, что девочка просто глупая и ленивая и только притворяется с головной болью. Кричали на нее, ставили в угол, выгоняли с уроков, слали за родителями. Она плакала, положив на парту болевшую голову, когда не решалась задачка про велосипедистов, едущих из двух точек навстречу друг другу.

– Идите, Сильва Сидоровна, – сказал он привычно. – Я тут покумекаю…

– Куда ж идти? – огрызнулась она. – Скоро утро… Сами идите, если хотите.