Обнажённый Бог: Феномен

Дарнат мигнул, но тут же развернулся и побежал. Они пустились вдогонку. Можно не сомневаться, они его догонят. Ведь он ужасно толстый, и к тому же только что одолел девять километров по пересеченной местности. Хлыст ударил его по левой икре. Он взвыл, и даже не от резкой боли, а оттого, что, оказывается, может испытывать боль.

Они радостно загикали: выходит, они и в самом деле способны причинить боль и нанести увечье. Дариат неуклюже перебежал через мост и сделал несколько нетвердых шагов к лесным зарослям. Хлыст опять его достал. В этот раз удар пришелся на плечо и щеку. Кожаная куртка радостно захохотала. И в этот момент чернокожий юноша поравнялся с ним и, высоко подпрыгнув, ударил ногой в поясницу.

Дариат упал на живот, широко раскинув руки и ноги. Ни один стебелек под ним не пригнулся. Жирное тело лежало поверх травы, а более длинные стебли прошли насквозь.

Экзекуция началась. Его били ногами по бокам, голени и шее. Хлыст охаживал позвоночник сверху вниз. Затем на плечи ему вскочил механик и с маху опустил на череп гаечный ключ. Звук ударов становился ритмичным, ужасающе безжалостным. Дариат кричал не умолкая. Несмотря на испытываемую им неимоверную боль, крови, ран и повреждений не было. Не было также синяков и сломанных костей. Боль рождалась от ощущения ненависти и злобы. С каждым ударом желание уничтожить его лишь усиливалось.

Крики становились слабее, а боль — непереносимее. Гаечный ключ и хлыст, тяжелые ботинки и кулаки погружались в него, продавливая неосязаемую оболочку. Он стал опускаться в траву. Живот под ударами вдавился в почву. Его охватил холод, а тело потихоньку утрачивало очертания. Даже и мысли теряли прежнюю четкость.

Ничто не могло их остановить. Ничего он не говорил. Ни о чем не просил. Ничего не мог заплатить. Не было молитв. Ничего. Ему нужно терпеть. Не зная, чем все закончится. Он понимал, что конец будет ужасный, но какой именно, знать было не дано.

В конце концов, они его отпустили. Сколько прошло времени, никто не знал. Они не остановились, пока не удовлетворили желания отомстить. Пока не притупилось наслаждение садизмом. Провели эксперимент, используя при этом новейшие доступные привидениям способы жестокости. Когда закончили, от него мало что осталось. Прозрачное, отливающее перламутровым блеском пятно посреди травы. Тога чуть приподнималась над поверхностью почвы. Руки, ноги и голова зарылись в землю.

Они отошли от него, заливаясь счастливым смехом.

Среди холода, темноты, апатии еле-еле шевелились проблески мысли. Тонкая сеть страдания и горя. Вот и все, что от него осталось. Можно сказать, почти ничего.

Толтон имел обо всем этом неясное представление. Сведения, полученные им из третьих уст, к настоящему моменту устарели. Имелись, правда, смутные воспоминания об историях, рассказанных ему жителями нижних этажей звездоскребов. Рассказы о тайных военных операциях, об отрядах, разбитых превосходящим огнем противника, превратились в заключительную главу саги о человеческих несчастьях. Эволюцию звездоскреба и прилегающей к нему парковой территории можно было проследить наглядно, совершив своего рода археологические изыскания.

Толтон не забыл, как выглядел вестибюль поначалу: симпатичная ротонда из стекла и камня. Двери отворялись в парк, поддерживаемый в безупречном состоянии. Пришли одержимые, и в результате одной из бесчисленных схваток последователей Киры и Рубры вестибюль оказался разбитым вдребезги. Вскоре вокруг него вырос городок из хижин. Домики в стиле Тюдор встали рядом с арабскими шатрами. Изощрялся кто как мог. Все это было перед выходом Валиска с орбиты.

Иллюзия прочности растаяла, словно соляной столб под ливнем. Миру предстали жалкие лачуги, собранные из пластика и металла и наклонившиеся друг к другу под опасным углом. Узкие полоски травы между ними превратились в грязные сточные канавы.

Пережившие катаклизм жители Валиска, освободившись от своих одержателей, лежали на земле. Ни на что другое у них не было ни сил, ни желания. Некоторые лежали на спине, другие свернулись калачиком, третьи привалились к деревьям. Кое-кто, спотыкаясь, бесцельно бродил поблизости. Толтон понимал их: после всего, что они пережили, оцепенение в порядке вещей. Он слышал стоны отчаяния и приглушенное рыдание. Сливаясь, они отравляли воздух мучительной тревогой. Пять тысяч людей видели одновременно кошмарный сон.

И как это часто бывает с кошмарными снами, пробудить их было невозможно. Толтон, покинув убежище, ходил от одного человека к другому. Говорил сочувственные слова, ободряюще брал за плечи. Так он провел два часа, решив под конец, что все это не имеет смысла, и людям самим нужно выйти из психологической травмы.