Обмани смерть

— Я же сказал, — насмешливо разглядывая Андрея, заметил адвокат, — не лезь в чужие дела. На войне того кто лезет куда его не посылали первым убивают.

— На войне, — глухо повторил Андрей.

Потом они разговорились, а затем время от времени встречались в кафе «Хохма». Не друзья, даже не приятели, просто знакомые. О войне по молчаливому уговору не говорили. Кольцов быстро понял, что и у этого человека есть за душой, что-то такое, о чём тяжело вспоминать и лучше не ковыряться руками в ранах чужой памяти.

А сегодня Петр его удивил, вечером приехал к нему, а за ним из машины вышла тоненькая, бледненькая, русоволосая девушка. Андрей сразу заметил, что лицо у неё как заморожено.

— Вот расстрига батюшка, — войдя к нему в дом, желчно сказал Петр, — привез к тебе душу мятущуюся, для покаяния и утешения. Поведай ей почем на войне милосердие. И как приходится за него расплачиваться.

— Ты о чём это? — не закончив накрывать стол скатертью, настороженно спросил Андрей.

— Брось, — зло прикрикнул Петр, — знаю твою историю. Еще после первой встречи справки о тебе навел. Поэтому и приехал.

Помедлив и посмотрев в сторону безразлично сидевшей на лавке девушки, понизив голос, предложил:

— Даша, можешь ему всё рассказать. Кольцов не сдаст. И цену милосердия хорошо знает. Страшная эта цена.

Даша стала говорить. Ее голос ломался, было жутко, просто страшно слушать о том как эта тоненькая русоволосая девушка с нежно и испуганно звучащим голосом убивала людей. Он смотрел на нее и видел, что став убийцей, она сама как умерла. Он искал и не мог найти слова утешения, прощения, хотел и не мог призвать к смирению и покаянию. Тогда он рассказал ей свою историю. Маленькую обыденную историю из войны, которой теперь как будто и не было. Как с бойцами нашел и захватил снайпера, совсем еще пацана отравленного войной и ненавистью к русским солдатам. Он не убил его, не смог выстрелить по пленному несовершеннолетнему испуганному мальчишке и передал его местным властям, те его отпустили, а через неделю этот снайпер из засады убил десять его солдат. О том, что стрелял именно этот боевик, ему сообщил знакомый «однокашник» офицер из разведотдела штаба их сводной группы войск. Он рассказал девушке как после войны этот снайпер стал профессиональным убийцей и о том как в одну ночь он вышел ему навстречу с оружием в руках. Он рассказывал и не искал для себя оправдания и не ждал слов утешения. Потом сухо отрывисто заговорил Петр. Как брали в горном кишлаке отряд духов. Была возможность вызвать вертолеты огневой поддержки и сравнять дома с землей, но там были женщин и дети и командир их роты не стал вызывать авиацию. Они пошли в бой со стрелковым оружие и захватывали похожие за крепости дома из которых по ним вели огонь из пулеметов. Пятеро ребят из роты погибли в том бою, а жертвы… их все равно не удалось избежать, потому что когда в дом из которого по тебе стреляют, бросаешь гранату не знаешь в кого могут попасть осколки.

— Я милосердным не был, — внешне спокойно и с сильным внутренним напряжением закончил говорить Петр, — для меня это проблемой никогда не было. Если ценой была моя жизнь или жизнь моих ребят, то я стрелял.

— Но сейчас же не война? — глухо мертвым голосом спросила Даша.

— Ты думаешь? — недобро усмехнулся Петр, — а зачем ты тогда меня просила тебе помочь? Война девушка, это когда убивают, насилуют, грабят и унижают тебя и твоих близких. Ты сам ее объявляешь, и на этой войне нет места милосердию. А если так не можешь, то сдавайся.

— Господи! — тихо позвал капитан Кольцов, — За что? В чем вина нашего народа, за что Ты век за веком испытываешь нас? Когда? Когда всё это прекратиться?

Ответа не было. Его и не будет. Нам дано знание добра и зла и право выбирать между ними. И что мы выбираем то и получаем. Они продолжали говорить в ночь после убийства, а Смерть стояла рядом и слушала их.

Глава четвертая

Через месяц Кольцов услышал по телефону взволнованный девичий голос:

— Андрей?! — задыхаясь говорила Даша, — Срочно приезжай! Срочно, нужна твоя помощь. Тут девочка в реанимации, еле спасли её после суицида. Поговори с ней, я договорюсь, в палату тебя пропустят. Боюсь, не углядим и она опять…

— Еду!

Она лежала на кровати и остановившимся не живым взглядом смотрела в беленый мелом потолок больничной палаты, вся такая бледненькая, как истонченная, поверх тонкого байкового одеяла положила худенькие ручки с перевязанными запястьями.

— Дяденька, — так и не взглянув на Андрея, чуть слышно сказала девочка, — уйдите.

А до этого он ей говорил, о милости Божьей, о тяжком грехе самоубийства, о том, что все забудется и пройдет, а Господь не оставит её. Просил её пожалеть свою маму, подумать о младшей сестренке. Он говорил, на память цитируя библейские притчи и с нарастающим чувством бессилия видел, как пусты и ничтожны его слова перед горем этого обиженного ребенка, перед её нежеланием дальше жить.