Обитель спящих

— Ты рассказал им достаточно, чтобы они в ответ что-нибудь сказали тебе, — ворчливо отозвался дракон. — Однако они этого не сделали. Они не сказали нам, куда плывут, хотя я знаю, что плывут они к Нинбо, небольшому порту недалеко от границы с Камбуей — я слышал, как хозяин переговаривался с кормчим. А еще я слышал, что они восхищенно цокали языками, обсуждая твои огромные руки и ноги.

Конан встал и выглянул за дверь, но никого за нею не увидел. Похоже, Раина не преувеличивала, когда говорила об остром слухе дракона. Вернувшись в каюту, киммериец стащил с постели одеяло и пару подушек, улегся на полу и заявил:

— Тебе, о мудрейший, лучше лечь там — на случай, если кто-нибудь войдет. А что до восхищенного цоканья, то это мне не впервой. Привыкай, в этой стране карликов ты будешь его слышать частенько.

Дракон проворчал что-то неразборчивое, но все же влез на постель, как посоветовал Конан. Видно, ему и впрямь было неуютно в человечьем теле. Во всяком случае, разговаривать он был не расположен.

Обильная еда после голодного дня с несколькими купаниями подействовала на киммерийца усыпляюще. Судно плавно покачивалось на волнах, снаружи темнело. Конан завернулся в одеяло и уснул, как убитый.

Проснулся он от прикосновения стали к горлу.

Открыв глаза, он увидел, что связан по рукам и ногам, а над ним, размахивая ножами, стоит не менее восьми матросов из команды. За окном было темно, каюта освещалась одной лишь масляной лампой.

— Говори, большой кусок мяса, куда подевался твой хозяин с мешком? — вопросил один из матросов. Он сидел на корточках, приставив нож к горлу киммерийца. Голос у него был тонкий, как у евнуха из туранского гарема. — У старого Ли хороший глаз! В вашем мешке была дырка, а сквозь дырку просвечивало золото! Говори, не то расстанешься с жизнью!

Дракон удрал, тотчас понял Конан. Проклятая тварь! А как скулил и ныл, как убивался — умру, мол!.. Только зачем ему это понадобилось? Если он хотел расправиться с Конаном, мог бы сделать это сразу, а не колдовать корабль с пятью десятками мерзавцев!

Но как же он крепко спал, если они сумели подкрасться и связать его так, что он не почуял! Не иначе в похлебку была подмешана какая-то отрава — голова у Конана раскалывалась на части, как после хорошей попойки.

— А ну, убери нож, Ли! — раздался новый голос, и матросы расступились, пропуская старшего. — Ты сам упустил старика! А этого оставь, он хорошо спал. Как он мог слышать, куда спрятался старик, если ты намешал им полные миски своего зелья? А мешок его я давно прибрал сам.

Ли, недовольно ворча, убрал нож и выпрямился.

— Как ты скажешь, господин. Но тогда на что годится этот северянин? — спросил он, глядя в пол. — Что решил хозяин?

Старший тонко усмехнулся. Был он молод, тонок в кости, с отечным, нездоровым лицом. Поверх обычных для мореходов этих мест штанов и рубашки навыпуск у него была надета расшитая шелком накидка. Сын хозяина, догадался Конан и тут же получил подтверждение своей догадке:

— Отец продаст его в Вендии, за него дадут большие деньги, он ведь такой огромный. А вместе с ним продадут и тебя, Ли. В следующий раз ты будешь проворнее и не упустишь пленника с казной — если, конечно, он для тебя будет, этот следующий раз.

Седая голова Ли склонилась еще ниже:

— Да, господин, — только и сказал он.

— А этого несите в трюм, да смотрите, чтобы не порвал ошейник и цепь. А еще лучше, закуйте в два ошейника, — распорядился юноша и вышел.

Конан зарычал от бессильной ярости. Так вот что приготовил ему дракон! Продажу на невольничьем рынке! «Ну, погоди, мерзкая ящерица, — думал киммериец. — Клянусь бородой Крома, я еще доберусь до твоего горла!» Сейчас его, обмотанного веревками, поднимут и потащат в трюм, как муравьи дохлую гусеницу, и весь путь до Вендии он просидит в ошейнике в вони и грязи… Ну уж нет, Вендии он дожидаться не будет. Не будь он Конан, если не измыслит способ порвать цепи и для начала проделать хорошую дыру в днище этого плавучего сундука…

Судя по всему, не у него одного было такое желание, потому что снизу вдруг раздался треск и скрежет, а судно содрогнулось от тяжкого удара. Матросы, спорившие, как удобнее ухватить Конана, чтобы тащить вниз, повалились на пол бесформенной кучей. Один из них упал прямо на связанного киммерийца, и тот ухватил его пальцами за то место между ног, где бугрилась тонкая ткань штанов.

Кхитаец заверещал от ужаса и боли, а Конан, пока остальные матросы поднимались на ноги и выскакивали на палубу разобраться, что происходит, прошептал ему в самое ухо:

— Режь веревки, отрыжка Нергала! Режь, не то навсегда лишишься потомства, кхитайский ублюдок!

Матрос поспешно вытащил нож и принялся перепиливать веревку. Это было нелегким делом, поскольку киммериец и недодумал отпускать его. Если бы кто-нибудь глянул на них сейчас со стороны, то решил бы, что кхитаец вздумал сам себя кастрировать.

— Живее, живее, — торопил его Конан. — Да не отрежь себе что-нибудь ненароком…