Обитель ночи

Херцог сухо закашлялся и поглядел своими завораживающе голубыми глазами на ламу.

— Не могу сказать, как долго я пролежал, свернувшись на полу в жуткой башне, не в состоянии даже думать. Это был настоящий шок.

— Понимаю, — кивнул монах.

Херцог вновь кашлянул и продолжил рассказ.

— Отчаяние парализовало меня. Я думал, что это конец всех моих многолетних поисков и стремлений. Что теперь я четко вижу пропасть, разделяющую меня с моим опытом, подготовкой и характером и экспедицию Феликса Кенига. Они явились в Тибет из Германии как тевтонские рыцари, вступающие в битву. Ожесточенные ужасами Первой мировой войны и суровостью своего времени, они, наверное, не дрогнули при виде человеческих голов на зубцах стен. И я спрашивал себя: о чем я думал все эти годы? Я страшно заблуждался, воображая, будто в одиночку смогу сделать больше, чем какой-нибудь ученый дилетант. Ведь я надеялся продолжить и оживить изыскания одной из самых могущественных организаций в современной европейской истории, единственным этическим мерилом для которой было желание блага для своего Фатерлянда.

Помощник настоятеля почти отчаялся узнать, что случилось дальше. Рассуждений Херцога он слушать не желал. Разговор об «фатерляндах» и тевтонских рыцарях был для него пустым звуком.

— Расскажите, что было дальше. Вы сказали, что лежали, свернувшись калачиком на полу в башне.

— Да. Лежал. Отчаяние и ужас… Никогда прежде не доводилось мне испытывать такой ужас. И тут в дверь постучали. Дрожа от нервного напряжения и страстного желания выжить, я поднялся на ноги. В комнату вошел холеный человек восточного вида. «Простите, что заставили вас ждать, — с улыбкой обратился он. — Меня зовут Юэнь, я помощник настоятеля. Вы, должно быть, голодны? Пожалуй, вам следует перекусить».

Глаза монаха округлились от изумления.

— И вам не было страшно, что они убьют вас прямо там? Почему вы не пытались спрятаться? Или броситься на него?

— Спрятаться? — Сухой смешок слетел с губ Херцога. — Да где ж там прятаться? Да, я боялся за свою жизнь, однако понимал, что кидаться на вошедшего бессмысленно. Даже если бы мне удалось справиться с ним, там были толпы других. Услышав стук в дверь, я понял, что мне остается только одно: любой ценой скрывать свои страхи и изображать мужество, которым я на самом деле не обладал. Я все еще надеялся выдать себя за того, к кому они должны относиться с уважением, и тем самым не позволить лишить меня свободы. Надежда эта родилась от отчаяния, но ни на что другое у меня в тот момент не хватило сил. Итак, я с готовностью принял предложение поесть и сказал: «Не могли бы вы подтвердить, что я смогу встретиться со здешним настоятелем? Или я узник вашего монастыря?» Человек улыбнулся и ответил: «Настоятель присоединится к вам за ужином. Что касается вашего второго вопроса, то мы все узники, хотя предпочитаем иную формулировку. По сути это именно так — уйти из монастыря нельзя. Вокруг нет ни дорог, ни человеческого жилья на бессчетные мили. Я не беру в расчет поселение в долине внизу, которое вы уже посетили. Но нам запрещено бывать там, и они к нам не ходят. На самом деле нам по душе такое заточение. И вам, уверен, у нас тоже понравится». Я прикусил язык, поскольку меня переполняли вопросы, однако невероятным усилием я сдержал себя. Спокойно, как только мог, я произнес: «Понимаю… Что ж, поговорю об этом с настоятелем». Человек вновь улыбнулся, словно соглашался с нецелесообразностью что-либо обсуждать сейчас. Я проследовал за ним вниз по ступеням, и, миновав несколько дверей, мы пришли в просторную трапезную. Он выдвинул мне стул в конце стола. Я все еще испытывал страх и пытался скрывать свои чувства, поэтому уселся и ждал, что будет дальше. Ждать пришлось недолго. Через минуту дверь в дальнем конце помещения отворилась и вошел старенький, но крепкий и жилистый китаец. Он сел за стол вместе со мной. «Добро пожаловать в Шангри-Ла, — очень мягко проговорил он. — Вы преуспели там, где многие потерпели неудачу».

Помощник настоятеля нахмурил лоб. Он вновь прервал Херцога:

— А что он имел в виду? Что многие безуспешно искали Шангри-Ла?

Херцог блуждал в лабиринтах своей возбужденной опиумом памяти. Вытянуть его оттуда простым вопросом было уже невозможно. Он не ответил на слова монаха и продолжал рассказывать так, будто прямо сейчас сидел напротив настоятеля Шангри-Ла.