Обитель духа

– Это было, когда ты еще не родился, а я еще ходил к бабам на двух ногах, – заводил старый воин, плутовато ухмыляясь и показывая довольно-таки большую щель между крепкими белыми зубами. – Пошли мы тогда, значится, на кхонгов. Как сейчас, аккурат перед Йом Тыгыз дело было. Погода – дрянь. Началось-то все с топора. Да, да, с топора. Хороший, скажу я вам, был топор. Кхонги в своих горах железо добывают, кузнецы они хорошие, а вот воины у них – так себе, безо всякого огоньку. Приехали они на торг и привезли, значит, тот топор. Ну, торг как происходит: разложили на шкурах свои товары в два ряда, смотрят, цену набивают, языками цокают. Погода – дрянь, говорю, дождь за шиворот поливает, мечи на глазах ржой покрываются. А я смотрю – лежит топор. Рукоять из берцовой кости, выглажено по руке отменно, с первого взгляда видать. Железо черно-синее, в прожилках, такое только небесные камни дают. Священного железа топор. Обоюдное лезвие в локоть длины, прорезное, с дивным орнаментом. Вскинешь, размахнешься – и поет топор, ей-ей поет! За такой топор не то что красную девку – лучшего коня отдать не грех! «Сколько?» – спрашиваю. Ну, тот кривоногий паскудник и ломит цену несусветную, видит, что глаза разгорелись. Десять кобылиц, говорит, и глаза жмурит. Мне и трети той цены не наскрести, да только азарт взял, – сколько, думаю, сторгую. А торговаться-то я мастер, и предмет торга достойный. Так, навроде не поесть из котла, дак хоть понюхать. Торгуемся с ражем, ногами топчем, шапки наземь скидываем. Уперся, морда кротовья, и ни чуточки не скинет. Ну, наш военный вождь тогдашний, Сэчен, и подойди посмотреть. Посмотрел, подкинул пару раз. Вижу, – как легла его рука в рукоять, так и прилипла. «Пять, говорит, коней, и дочь мою в жены». А дочка у нашего вождя, стоит сказать, была не слишком красавица. Кто из вас не знает рябую Илдару? Вот-вот, она и есть. Тогда еще молодая была, еще можно было позариться… ежели в темноте, да сразу не испугаться! А только кхонг и бровью не повел. «Десять коней, – говорит. – А жена мне не надобна». Поторговались еще для виду, да только смотрю, у нашего Сэчена глаз кровью набух – мало того, что такой топор упустили, дак еще и смеяться, теперь, поди будут: мол, Сэчен свою дочку уж и торгом за топор замуж отдать не может. Так и увезли кхонги свой топор, да только отъехать-то толком не успели, как поднял нас Сэчен и говорит: облапошили нас, говорит, все как есть сторговали. Несправедливый, мол, торг был. А ведь, надо сказать, многие из нас тогда за кхонгские чудные мечи, да топоры, да копья разве последние штаны не сняли. Кое-кто даже пешими остались, вот до чего дошло! А как раж прошел, да меч желанный к поясу пристегнулся, тут и душу заняло: эх, а как бы так, чтоб и меч был, и коня оставить. Конь-то он ведь вроде товарища, ежели особенно с жеребенка его выкормил… «Отобьем-ка мы у них коней обратно, – говорит Сэчен. – Тут, главное, стреножи распутать, а как хозяин свистнет – конь сам прибежит. И главное, вины нашей никакой в этом не будет. Не сберег свое – не пеняй на других!» Нашим-то эти слова куда как по душе пришлись. И мне, признаться, – Эсыг запускает пятерню в нечесаную гриву сивых волос, – тоже. Я, сказать по правде, тогда… э-э… своего коня на вот этот топор сторговал. – Узловатые пальцы машинально гладят массивную ручку боевого топора из темной узорчатой древесины. – Не так хорош, конечно, как тот, но, как говорится, лучше уголек в очаге, чем луна на небе. Пошли мы, значит, следом. Кхонги-то земель наших не знают, прямиком поперлись, а там дорога овражистая, вот и увязли. А мы Волчьим Логом обернулись, да прямиком на них к ночи и вышли.

А только кхонги тоже не дураки совсем, стражу выставили. И тот, с топором, тоже среди них был. Да где им нас услышать. Сэчен, да я, и еще Худай – мы так прошли, что нас и кони не услышали. А потом, когда они, родные, нас почуяли, ни один не дернулся: умницы, клянусь Молочным Жеребцом, все как один ждали, когда освободим. Нашел я своего Бурана, признал он меня, ну я его за узду и уводить потихонечку. Да только тут и взяла жадность нашего Сэчена за горло. Увидал он снова топор и забыл обо всем. На коня вскинулся, да с налету и прыгнул. Мало того, что нас обнаружили, так и уйти враз не можем: как своего вождя одного во вражеском стане бросить? Пришлось нам тогда биться. Одному я башку, как есть, новеньким топором проломил, – только что бежал на меня, пикой тыкал, ан нет, хрястнуло, что яичная скорлупа, – и вся недолга! Второму в спину с седла тюкнул, когда он почти было Худая достал, – глубоко вошло, еле выдернул. Ай, думаю, хорош кхонгский топор! А только глаза поднял – Худаю кто-то стрелу прямо в глаз засадил, до самого затылка! Кони ржут, на дыбы вскидываются: уходить надо, а Сэчен с кхонгом по земле катаются, в топор этот треклятый вцепились. И ведь не разобрать в темноте-то, – так и своему позвонки разрубишь раньше, чем поймешь…