Обитель духа

Весь этот день она провела с матерью и дядей. В основном говорил дядя, и говорил так, что у О-Лэи не было никакого желания сделать или сказать что-то против. «Будь кроткой и скорбной, – внушал он ей. – Молчи, от тебя ничего другого скорее всего и не потребуется. Все, что ты можешь сказать, это „Да, великий повелитель“. Короткие фразы, ни одного лишнего слова. Все, что нужно сказать, скажет твоя мать».

«Молчи, молчи, молчи!» – словно заклинание, повторяла О-Лэи. Она знала за собой дурацкую привычку обязательно что-нибудь сказать в самый неподходящий момент и жестоко потом сожалеть об этом. Как так можно? Ее же нельзя назвать глупой – глупец не понимает, что сказал или сделал что-то не так! Почему же она умудряется одновременно и сказать то, что не следует, и понимать это в тот самый момент, когда произносит? Словно внутри нее живет маленький зловредный демон, которому доставляет злорадное удовольствие заставлять ее снова и снова испытывать стыд. Мама любит повторять, что она слишком несдержанная, что вот-вот подойдет пора ей стать взрослой, и никто не возьмет себе невесть что болтающую жену. А потом убили отца, и о потенциальных женихах теперь можно забыть – кому она будет нужна? О-Лэи втайне радовалась такому повороту событий – жизнь дворцовых женщин представлялась ей очень скучной. Например, как можно просидеть целый день на пятках, попивая чжан, и зачем это нужно? И почему она должна всех в доме слушаться? И почему у мужчины есть семь поводов развестись с женой, а у женщины нет ни одного? Это несправедливо!

Император не любит женщин: она это знала, и все это знали. Ей обрезали волосы, чтобы она больше походила на мальчика. Если ее что и злило, так это всеобщее лицемерие: мать не позволила ей обрезать волосы, когда она этого хотела, – там, в Восточной Гхор. Но здесь, решив, что это соответствует их интересам, они с дядей не колебались. Они бы обрезали ей волосы, даже если она не соглашалась, пиналась и царапалась. Потому что от нее зависит очень многое, – так ей сказали. Она должна понравиться императору. А если нет? Что-то внутри О-Лэи сжималось в тугой клубок от этой мысли. Она должна. Она не имеет права ни захныкать, ни даже показать свою боль и растерянность. Она – результат союза двух великих родов, пусть даже так говорят только о ее брате Бусо, но она ведь с ним одной крови, разве нет? И потому не должна бояться.

О-Лэи вздернула подбородок и раздраженно сдунула с лица назойливую прядь. Недавно обрезанные, кончики волос были жесткими и даже слегка кололись. Нет, конечно, она не испытывала ни капли сожаления! Из оставшихся на полу волос мать свернула черное блестящее кольцо, завернула в кусок небеленого шелка-сырца и пообещала сохранить. Длины отрезанных волос хватило бы, чтобы завязать их на поясе узлом…

Вымощенный квадратами белого и темно-зеленого камня коридор, показавшийся О-Лэи бесконечным, привел их к Восточным Внутренним Воротам, или Воротам Аудиенций, как их еще называли, – они отделяли от остальных многочисленных комнат дворца личные апартаменты императора. Это было еще одной честью – император редко принимал посетителей таким образом. «Завтра мы будем у всех на устах», – шепнула ей мать, поймав удивленный взгляд какого-то толстого, увешанного рядами длинных бус мужчины в фиолетовом кафтане и густо затканных цветами шароварах. О-Лэи сквозь покрывало видела мало, но она чувствовала длинные прохладные пальцы матери на своем запястье, и это успокаивало.

Короткие переговоры с евнухом у дверей были произведены почему-то шепотом. Потом евнух что-то сказал своим высоким голосом в небольшую золоченую трубу, уходившую горлом внутрь стены, и за дверью послышалось движение. О-Лэи очень понравилось, как он это сделал, – наклонив свою плоскую красную четырехугольную шапку с кистями на концах и смешно изогнувшись из-за своей стойки. «Это чудесно, – подумала она о золотой слуховой трубке. – Здесь, в Шафрановых Покоях, я увижу все чудеса Срединной». И осознание, что она сейчас вступает в самое священное и величественное место, предназначенное для человека под небесами, вдруг обрушилось на нее мучительной робостью.

Двери, украшенные мастерски вырезанными лакированными драконами с рубиновыми глазами, распахнулись. О-Лэи показалось, что они вышли из помещения – столько вокруг оказалось света и пространства. Свет лился откуда-то и сверху, и с боков, он широким потоком струился из-за массивного трона, окутывая сидевшего на нем человека сияющим ореолом. На входе И-Лэнь сорвала с нее дорожное покрывало, отбросив его в угол, и шагнула вперед, держа дочь за руку. Они шли медленно, мелкими шажками, как подобает знатным женщинам. Но если длинные шелестящие одежды матери придавали ее движениям плавность и изящество, О-Лэи чувствовала себя все более неловко. Странно было бы жеманничать и демонстрировать безупречные придворные манеры в детском костюмчике, состоящем из наглухо застегнутой рубашки из плотного шелка с высоким жестким воротником, и широких, доходящих до щиколотки штанишек.