Обитель драконов

— Нет. Они живы. Мой друг охраняет их в охотничьем домике, по северной дороге. Потом я объясню кому-нибудь, как их найти. Но что вы сделаете с ними?

Она ожидала кровожадного описания мучений и казни — но старец лишь засмеялся в ответ, словно прочитав ее мысли.

— Мы гораздо более жестоки, чем ты могла бы подумать. Никто их и пальцем не тронет — просто Гертрану более не быть казначеем Ордена, а значит, он потеряет доступ к неограниченным богатствам, которыми прежде распоряжался с такой легкостью. Его собственная супруга станет для него пыткой куда худшей, чем любая мука, что мы могли бы измыслить!

Представив себе будущую жизнь советника, Палома хмыкнула и даже невольно пожалела беднягу. Честолюбие сгубило его — а ведь он был неплохим человеком! Неглупым, но… слишком простым, как верно заметил однажды Естасиус.

— Но — довольно о наказаниях, поговорим о наградах, — заметал тем временем Старейшина. — Здесь, в присутствии всех высших лиц Ордена, я говорю тебе: проси, и мы исполним любое твое желание… и все равно останемся в долгу, ибо тот дар, что ты принесла нам, воистину неоценим. Не только для Ордена, но и для всей Немедии, ибо Орден — слуга Короны, и Меч наш всегда на защите державы!

Палома подняла голову. С уст ее уже готовы были сорваться давно заготовленные слова — но язык внезапно словно прилип к гортани. Она посмотрела на старца, сидящего в кресле, такого хрупкого, дряхлого, доживающего уже, как видно, свои последние дни в подлунном мире… возможно, лишь поиски священной Реликвии удерживали его среди смертных. Затем она перевела взор на Винцана, застывшего с мечом в руках, наследника Старейшины, вдохновителя коршенского заговора… и наконец остановилась на фигуре Амальрика, по-прежнему стоящего за спиной у Естасиуса. И звенящим от напряжения голосом объявила:

— Мейстер, у меня есть одна просьба к Ордену, хотя то, что я сделала — было не ради награды. Но я прошу вас оказать мне такую честь.

— Говори, дитя. Чего ты хочешь?

— Чтобы Амальрику, барону Торскому, вернули владения, что должны принадлежать ему по праву. Орден в долгу и перед ним. Это будет справедливо.

Изумленный вздох пронесся по рядам. Старец вскинул седые брови.

— Ты уверена? И ты ничего не хочешь — для себя?

Глаза Амальрика превратились в черные щели, лицо — в гипсовую маску. Палома кивнула.

— Это все, чего я прошу от вас.

— Тогда твое желание будет исполнено.

…Вот и все. У Паломы сохранились лишь смутные воспоминания о том, что было сказано и сделано дальше. Члены Ордена по одному покинули парадный зал. Ушел, тяжело горбясь и волоча ноги, словно смертельно усталый человек, и сам мейстер Естасиус. Они с Амальриком остались одни.

Он молчал очень долго. А затем произнес ту фразу, которую она и ожидала от него услышать:

— Я не стану ни благодарить тебя, ни спрашивать, зачем ты сделала это.

— И не надо. И ты все равно не обязан отвечать на мой вопрос…

— Задай его.

— Что было в Коршене — пять лет назад?

По большому счету, она могла бы и не спрашивать. Когда Старейшина упомянул об этом, все части головоломки встали на свои места: реакция Амальрика в день их первой встречи, намеки Аргивальды, слова Естасиуса, рассказ Конана… Но она хотела услышать об этом от него самого!

И Амальрик заговорил, с трудом, как пловец, плывущий против течения.

— Там остался один человек… Он… моя незаживающая рана. Я готовил заговор против местного правителя и прочил его на роль ключевой фигуры… Ордену это было необходимо, чтобы получить свободу действий в горах и добраться наконец до замка, где Мартигор укрыл Глаз Кречета. Иного пути не было — крепость слишком хорошо охранялась… Этот человек — мой друг — когда я посвятил его в детали заговора… Он не просто отказался принять в этом участие, нет, он пригрозил, что выложит все графу коршенскому… И когда я доложил об этом Ордену — мне приказали убить его.

Палома медленно кивнула, пробормотав едва слышно:

— Я всегда знала, что лишь один человек на всем свете способен так ловко управляться с арбалетом…

Амальрика словно и не удивили ее слова. Напротив, на лице его отразилось облегчение, как будто он радовался возможности хоть с кем-то разделить эту ношу.

— Я не мог убить его. Это было сильнее меня. Но не мог и не подчиниться приказу — тем более, что тогда Орден попросту прислал бы другого убийцу!

— И ты подстерег его на охоте — и послал стрелу так, чтобы только ранить… и сделать его калекой. Твой лучший выстрел, да? Ты должен гордиться!

Барон Торский ничего не ответил. Глаза его затуманились — и если бы Палома не знала его так хорошо, она решила бы, что это слезы.

О, Грациан, что же такое есть в тебе — что ты внушаешь людям такую любовь… и такую ненависть! Знаешь ли ты, кто стал причиной твоего увечья? Вынашиваешь ли втайне планы мести? Или прощение давно нашло дорогу в твое сердце?

И — что теперь делать ей?

— Я уезжаю в Коршен на рассвете, — промолвила Палома, не глядя на Амальрика. — Если хочешь, я…

— Ни к чему, — он покачал головой. — Ты заставила меня увидеть то, что я так долго скрывал от себя самого. Рано или поздно я должен вернуться туда!