Обитель драконов

Но потом Гариана сменил Нимед, и все разом кончилось, Палома не была знакома лично с Доналом Огом, о котором говорил Амальрик, но знала, что тот был давним соперником герцога Лаварона, который ныне заведовал тайной службой короля. А Лаварро был человеком Нимеда. Который, придя к власти, поспешил отдать своему верному слуге все привилегии. Донал Ог остался не у дел — а с ним и все былые фавориты Гариана; Лаварро всех их заменил своими людьми и добился, чтобы нигде при дворе никому из них не нашлось места. Большинство, включая и самого советника, отправились по своим имениям, почти как в ссылку… и лишь одному Амальрику оказалось некуда возвращаться.

— То есть, конечно, я мог по-прежнему жить в Торе. И даже добился от Ордена права принимать кое-какие решения по управлению баронством… согласовывая предварительно каждое со Старейшинами. — Глаза его стали злыми, рот искривился в гримасе ненависти. — Ты не понимаешь, что это такое, Пал — стать беспомощным чужаком на своей собственной земле. Нищим. Никому не нужным. После того, как король вышвырнул меня, словно мусор…

— Но ты все же вернулся?

— О, да. Я провел в Торе больше года. А до того мотался по белу свету, по поручениям Кречета. Желание служить, — оно в нас неистребимо, не правда ли? — Он засмеялся, почти закашлялся. — Это наша страсть. Единственная… Но я все же уехал в Тору. Хотел побыть один, поразмыслить, разобраться для себя кое в чем… Я думал, обо мне давно все позабыли… Как вдруг, совершенно неожиданно, почти две луны назад, прибыл гонец от Ордена. Ты не поверишь — сам Естасиус требовал моего возвращения в Бельверус.

— Мейстер Ес… — Палома поперхнулась. Естасиус был главой Черного Кречета. Фигурой почти мифической — его никто и никогда не видел в лицо, кроме самых высших чинов Ордена. Говорили, он живет как монах-отшельник, погруженный в мистическое созерцание, совершенно отрекшийся от земных забот… И вдруг — послание Амальрику! Пораженная, она воззрилась на своего друга детства, словно видела его в первый раз. — И чего он от тебя хотел?

— Гонец не сказал ничего конкретного. Лишь то, что Долг призывает меня в столицу. — Барон покачал головой. — А здесь меня встретил Гертран — и все изменилось.

— Что ты хочешь сказать? Гертран ведь тоже член Ордена?

— Да, но… Когда ты познакомишься с ним, увидишь сама. Он совсем не такой, как мой отец. Даже не как твой. И он на многое открыл мне глаза. То есть… — Амальрик с трудом подыскивал слова, пытаясь выразить какую-то особенно важную для него мысль. — Все то, о чем я думал, когда сидел один в Торе, часами тупо пялясь в огонь… то, что казалось мне кощунственным, почти преступным… Гертран говорил о том же самом, но очень просто и без напыщенных, высоких слов. Он говорил так, что я сумел понять: то служение, которое навязывалось нам с рождения, — это лишь уродливая форма рабства. В нем нет ни чести, ни гордости, ни истинной красоты. Служение ценно лишь когда оно — добровольный дар свободного человека. А мы были рабами в оковах!

— Не могу сказать, что до конца понимаю, о чем ты, но… — Палома задумчиво закусила губу.

— Ты прав. Отец не имел права принуждать тебя таким жестоким образом. У человека всегда должен быть выбор.

Относились ли эти слова и к ней самой? Амальрик одобрительно кивнул.

— В общем, Гертран заставил меня на многие вещи взглянуть по-иному… Понимаешь, Пал, когда король вышвырнул меня, я разом стал неинтересен и Ордену, меня использовали лишь для мелких поручений, почти как простого гонца… Это было так унизительно — я утратил веру в себя. Мне стало казаться, что я и в самом деле ничтожный человек, не оправдавший ожиданий отца, Старейших… и даже своих собственных. Я презирал себя за слабость и беспомощность! — Он яростно тряхнул головой, отгоняя призраки былого. И злость его была так велика, что Палома не осмелилась предложить ему свою жалость

— да Амальрик и не нуждался в сочувствии. — И лишь здесь, в Бельверусе, я осознал, насколько я заблуждался. То, что я стал жертвой интриг, чужой игры, которая никак не касалась меня лично, это ничего не значит. Человек — это не только сумма его обязательств перед кем бы то ни было, даже перед богами. Человек — это то, чего он сам желает и добивается.

— И чего желаешь ты?

— О… — Амальрик хищно улыбнулся. — Многого. Так сразу и не расскажешь. Всего того, чего я был лишен с рождения — а это очень немало! Но для начала я должен занять место при дворе, принадлежащее мне по праву. Причем именно мне — а не каким-то великодушным покровителям, которым вздумалось бы взять меня под свое крылышко! Ибо отныне покровители мне не нужны!

— Но… Как же Орден?

Барон Торский повел плечами.

— Орден использовал меня, я использую его. Если наши цели будут совпадать, я готов служить ему. Если же нет… Я — свободный человек, Палома, — с неожиданной силой воскликнул он.

Та покачала головой.

— Мне с трудом верится, чтобы советник Гертран мог внушить тебе все эти мысли. Человек не может так быстро, за каких-то пару седмиц, отречься от всего, что впитал с молоком матери.

Амальрик кивнул.