Обезьяны

Саймон круглыми глазами уставился на стоящего перед ним шимпанзе. Обезьяна, машет пальцами, полуодета в твидовый пиджак, в сорочку от «Вийелы»,[107] при мохеровом галстуке, завязанном этакой удавкой, с толстой шеи свисают на цепочке очки. Экс-художник поневоле громко загоготал, клацая зубами. Раз уж такое чучело меня не пугает, то в зоопарке точно не найдется ничего страшнее.

Отметив, что сознание Саймона снова ступило на лезвие ножа, с одной стороны которого — веселье, а с другой — смертный ужас, Буснер решил немедленно продолжить экскурсию. Самцы обогнули высокую клумбу, засаженную разнообразной зеленью, и столкнулись мордой к морде с огромной статуей Гориллы Гая, который многие годы служил гвоздем программы зоопарка по части приматов. Как обычно, и вокруг, и на самой бронзовой горилле копошились Детеныши шимпанзе — вся куча пыталась забраться на широкую обезьянью спину, хихикая, хохоча, клацая зубами и получая вокализации-нагоняи от стоящих поодаль родителей, которые показывали им замереть и не орать, чтобы они могли спокойно их сфотографировать.

Буснер с Саймоном примостились в углу, где ограда уползала под кусты бирючины. За оградой располагался ров шириной в четыре ладони, а далее высился частокол из стальных прутьев, который и служил границей вольера для горилл. Вольер представлял собой клетку шириной восемьдесят, длиной сто шестьдесят и высотой шестьдесят ладоней и был застелен соломой. В углу стояла гигантская бездонная пластиковая бочка, набитая соломой; посреди клетки висела, веревочная сетка, огромный гамак, подвешенный на четырех деревянных столбах, в которой тоже лежала подушка из соломы, — все для того, подумал Саймон, чтобы гориллы могли строить себе гнезда для дневного сна.

Буснер ткнул пальцем в направлении некоего пирамидального объекта, покрытого черной с серебряным отливом шерстью. Он торчал из кучи соломы примерно посередине вольера.

— «Ххууу» смотрите, Саймон! Вот тот, крупный, с серебристой шерстью на спине, — это ваш первый настоящий человек!

Если Буснер и ожидал чего-то в ответ, то никак не смеха. А получил он именно смех — во всю глотку, горловой, высокий, громогласный, раскатистый. Пальцы Саймона вторили голосовым связкам, показывая, что он не верит ни единому знаку Буснера, а издаваемые звуки не замедлили привлечь внимание других шимпанзе, стоявших поблизости:

— «Хии-хиии-хиии-клак-клак» какой же это человек! Это горилла!

— Верно, верно «чапп-чапп»… пожалуйста, Саймон, не так громко… это горилла, но ведь гориллы входят в то же семейство, что и человек и орангутан, — хотя я, конечно, могу ошибаться, я не зоолог; в самом деле, особи всех трех видов бесхвостые, не так ли «хуууу»? — Тут Буснеру пришлось хорошенько тряхнуть Саймона за загривок, так как несчастный шимпанзе совершенно не желал успокаиваться, а хохот постепенно переходил в плач — отчаяние побеждало веселость.

— Конечно, доктор Буснер, конечно, как глупо с моей стороны «ух-ух-ух-ух», но, видите ли, в моем мире к одному семейству относятся горилла, орангутан и шимпанзе, а человек радикально от них отличается, он уникален, отмечен, потому что он один наделен способностью мыслить и, разумеется, «ух-ух» создан по образу и подобию своего творца.

Тут уже Буснеру пришлось опустить лапы, так как он снова столкнулся с четкой симметрией человекомании Дайкса. Буснер слыхал, что в последнее время ряд радикальных философов и антропологов предприняли попытки провести границу между видами приматов по-новому и причетверенькали к тому, что стали называть шимпанзе «вторым человеком». Наверное, решил Буснер, Дайкс где-то откопал эту информацию, и его сознание впитало и обработало ее, построило на ее основе трагикомический перевертыш.

Но при всей прочности мании Саймона Дайкса нельзя было не признать, что пребывание на свободе значительно поползло ему на пользу. Его знаки час от часу делались все более четкими и беглыми. И хотя он до сих пор сжимался в пружину, как только к нему приближался незнакомый шимпанзе, — такая реакция неизменно вызывала фонтан возмущенных вокализаций, обращенных в спину экс-художника, — припадки патологической истерии остались в прошлом. Буснер решил, что настал момент «взять новый вес», и поэтому схватил все еще хохочущего пациента за загривок и потащил в сторону вольера для людей.

Последний располагался в том же комплексе, что и гориллий. Центром комплекса служили четыре внутренние, то есть невидимые для посетителей, комнаты — по две для людей и для горилл, — где животные спали по ночам. Внешние стены были окрашены в оранжевый и желтый; внутри имелись ниши и полки. В зоопарке жила всего одна пара горилл, поэтому им отвели комнаты поменьше, большие же занимала целая стая людей. Из каждого вольера имелся выход на игровую площадку, где живущие в неволе люди могли играть и бегать, — там были толстые канаты, подвешенные к крыше, столбы с веревками между ними и разнообразные турники и ручки, укрепленные на удобной для зверей высоте.