Обезьяны и солидарность

— Ха-ха-ха! «Canti orfici»! Современная поэзия? В каком году был напечатано первое издание? — Замолчи, сказала я себе, ну что ты каркаешь. Замолчи, прежде чем сама превратишься в гипсовую статую.

— В каком году… Какое это имеет значение… — Дама впала в замешательство.

— В 1914-м! А сам Кампана умер в 1932-м в сумасшедшем доме. И это последняя современная поэзия, которую вы знаете?

Так. Вот я уже и закоснела, теперь меня можно разбивать. Пожалуйста, создала основу, устойчивую ценность, идиотка. Узурпаторша. Постфашистка. Сама ничего не знаю, но принимаю за основу необходимость знаний. В задницу.

— Хорошо, если вас интересует современность, то почитайте Пазолини.

Вот как. Ах, значит, «почитайте». Ну что ж, вперед, головой об стенку. Я чувствовала своеобразное упоение от своей наглости.

— Пазолини? Хмм. Имя кажется знакомым. Возможно, я его даже переводила. А вы не прикончили его около двадцати лет назад? Если точнее, то восемнадцать с половиной. — О-о, можно ли стать еще тупее!

Нет такой книги, которую необходимо прочитать. Нет. Если культуру следует знать, то лишь по практическим причинам, все остальное жестоко. Это подвижное вещество, позвольте ему двигаться! Руки мои задрожали. Им необходима была какая-то тяжесть.

Следует ли своего противника более уважать, чем терпеть — респект или толерантность, — неужели произвол уважения благороднее и устанавливает с другим более честную связь? Но когда можно занести топор? Когда можно решить, что ты имеешь дело с врагом, который хочет войны? Что это я тут развожу? Что?

Но я все больше входила в дурацкий кураж, была готова расшибить голову о стену и желала лишь одного, чтобы симпатичные товарищи из посольства не услышали моего дебоширства.

— Теперь давайте сделаем так, что я назову какое-то имя из своей дорогой итальянской культуры, а вы должны будете угадать, кто это — писатель, композитор или художник!

В результате собственного сумасбродства одновременно с упоением я почувствовала тошноту. Вот таким неприглядным образом захватывают власть для Эстонии. Марио тихонечко хихикнул и прошептал: «Молодец!»

— Ну, например, кто такой Маурицио Кателлан? Франко Донатони? Валерио Магрелли?

— Вы называете малоизвестные имена, каких-то маргиналов, скорей всего, просто ваших знакомых. Более широкого значения они не имеют.

— О да. Значительно лишь то, что известно вам. — Хотела добавить «коровьи мозги», но смогла сдержаться. Голова моя гудела и пылала.

— Как вы можете подозревать меня в необразованности при том, что я владею пятью языками. Занимаюсь журналистикой. Меня зовут Клизия, как и возлюбленную Монталя, если вам случайно известно.

— На самом деле Клизию звали Ирмой. — Слишком красивое имя было у бабенции.

— Ах, значит, вы работаете журналисткой? А в каком издании? — поинтересовался Марио. По-моему, он спросил об этом слишком нормальным, располагающим тоном. Он не давал ясно понять, на чьей стороне воюет. Я поняла, что ситуация и все ее участники безнадежно нелепы.

— Сейчас я свободный художник, — ответила Клизия. Ее лицо приобрело чрезвычайную строгость. — Но я писала статьи даже для «Corriere»[3].

— Внимание! Прошу внимания! — провозгласил симпатичный упитанный мужчина в темно-синем костюме. — Продолжаем наш киновечер. Нам крайне приятно представить вам произведение исторического значения: сейчас мы посмотрим первый художественный фильм Эстонии «Медвежья охота в Пярнумаа», созданный в 1914 году.

— Почему мы смотрим этот фильм? Что он там сказал? Значительное произведение эстонского киноискусства? — переспросила Клизия Марио.

— Да. Первое, — уточнил Марио. Я прижала ладони к пылающим щекам, пытаясь остудить их.

После «Медвежьей охоты» стали показывать эстонские мультфильмы. Мне захотелось выбраться из «Олимпии». Выпить вина, несмотря на воспаление уха. Я встала, Марио помог мне надеть кожаную куртку. Он попрощался с Клизией с подобием улыбки на лице. Судя по всему, он не мог иначе. Я едва кивнула, я чувствовала себя стошнившей и кивающей пакету для рвоты. Клизия извлекла из меня наружу наихудшее, вывернула мою изнанку; так ничего и не решив, я предала саму себя, хотя, с точки зрения эстонской культуры, вовсе нет.

На Piazza del Parlamento в лучах вечернего солнца мы обменялись парой слов с работниками посольства, Марио своими экстравагантными эстонскими выражениями и сердечностью произвел на них впечатление. Затем мы вдвоем зашагали в сторону Сатро de’ Fiori. Мы оба проголодались. На Corso del Rinascimento, обучая Марио новым непристойностям, касающимся женщин, я чуть не попала под мопед.

Мы поели в траттории, слева от статуи Джордано. Я заказала реппе all’arrabbiata, перец чили благотворно влиял на мои воспаленные уши и горло. Марио заказал gnocchi al burro e salvia. К нам присоединился друг Марио Витторио, молодой режиссер-марксист, который загадочно улыбался и уходил от разговора, когда я пыталась распалить костер риторикой левых.

Мы рассказали ему о кино и о Клизии.