Обед в ресторане «Тоска по дому»

— Странно, да? Ты был самым добрым и ласковым из всех моих детей, самым близким, другие вечно были заняты своими делами. Но стоило мне заболеть, и ты становился крайне бесчувственным! «Значит, в кино не пойдем?» — спрашивал ты. Все заботы по хозяйству брал на себя тогда твой брат, хотя на него это вроде бы вовсе не похоже. Я говорила: «Эзра, принеси, пожалуйста, плед», а ты сидел как чужой и делал вид, что не слышишь. Ты вел себя так, будто я доставляла тебе неприятности, будто голова у меня болела тебе назло.

— Я был тогда очень маленьким, — сказал Эзра.

Странно, но даже сейчас внутри у него стоял жесткий ком — не столько злость, сколько беспомощность; ему казалось, что именно это чувство владело им и в детстве. Он был так уверен в матери, считал, что ей все по плечу; когда она порезала ножом палец, он был раздосадован ее неловкостью. Разве можно положиться на такого человека? Почему она подвела его?

Эзра взял Перл за руку и повел обратно в гостиную (он вдруг ощутил свой высокий рост и солидный вес). Усадив мать на диван, он подошел к письменному столу, чтобы вытащить нижний ящик.

Это они проделывали уже много раз. Дело, конечно, не в том, что ящик следовало разобрать, хотя постороннему взгляду и могло показаться, будто там царит беспорядок. Пока Эзра нес ящик, кипы разрозненных фотографий разъезжались в стороны; из рассыпающихся по листочку старинных альбомов тоже торчали снимки. Да, чего здесь только не было: коробка из-под обуви с девичьими дневниками матери, незаконченный фотоальбом «Наш ребенок» — о Коди, конфетная коробка со старыми письмами — марки со всех конвертов были срезаны. Были тут и блекло-сиреневый сплющенный букетик искусственных цветов, жесткий и негнущийся, как усохшая мышиная тушка, и загрубевшая от времени лайковая перчатка, и пахнущий затхлостью школьный табель с надписью «Перл И. Коди, 4 класс, 1903 год», отметки в нем были проставлены таким изящным почерком, что казалось, рядом с названием каждого предмета кто-то разложил тончайшие коричневые волоски в форме буквы «о» — «отлично». Эзре нравились эти вещи; он охотно разбирал их, подробно рассказывая матери о каждой:

— Вот на этой фотографии ты и тетя Мелинда в день ее свадьбы.

— Да?

— Ты стоишь рядом с ней, и у тебя в руках веер из перьев.

— Эту оставим, — говорила мать. Она все еще делала вид, что они просто разбирают вещи. Но вскоре забыла об этом и, устроившись поудобнее, погрузилась в задумчивость.

А он продолжал перечислять:

— А тут чья-то веранда.

— Веранда? Какая веранда?

— Не знаю.

— Ну как она выглядит?

— Два столба, темный пол, глиняный горшок с геранью…

— А я там есть?

— Нет.

— Ну, — махнула рукой Перл, — может, это веранда Люны.

Никогда в жизни Эзра слыхом не слыхал о Люне. Честно говоря, вообще не верил, что мать интересовали родственники. Леди и джентльмены проплывали мимо как в тумане; он пытался выспросить их имена, но мать равнодушно отмахивалась; и он понимал — она ищет только себя.

— Меня ты там видишь где-нибудь? Это что, тот обед, на котором я была в голубом?

Ее внимание к собственной персоне порой забавляло Эзру, а порой раздражало. Мать как-то алчно вскидывала подбородок, ожидая сообщения, есть ли она на фотографии.

— А я там есть, в этой группе? Я была на том пикнике?

Эзра открыл бордовый бархатный альбом. Толстые страницы пожелтели по краям. Карточки в этом альбоме не были приклеены как следует. Коричневый портрет бородатого мужчины был засунут в обложку вместе с цветным фото розового малыша в блестящем хлорвиниловом надувном бассейне; последний снимок датирован сентябрем шестьдесят третьего года. Мать выжидающе повернулась к Эзре.

— Мужчина с бородой, — сообщил он. — Наверно, твой отец.

— Может быть, — равнодушно отозвалась она.

Он перевернул страницу.

— А тут группа женщин под деревом.

— Женщин?

— Я тут никого не знаю.

— А в чем они?

— Какие-то длинные мешковатые платья, — сказал он. — С большим напуском на талии.

— Значит, девятьсот десятый год или вроде того. Может, помолвка Иолы?

— А кто такая Иола?

— Поищи меня. На мне было платье в темно-синюю полоску, — сказала мать.

— Здесь нет платьев в полоску.

— Тогда давай следующую.

Перл была не из тех, кто живут воспоминаниями, постоянно возвращаются к прошлому. В детстве Эзра никогда не слышал от нее «Когда я была в твоем возрасте…», как твердят многие матери. И сейчас эти фотографии не служили ей поводом для воспоминаний. Она почти не комментировала их, даже те, где было ее изображение. Но настороженно ловила каждое слово о своем прежнем облике. Может, хотела взглянуть на себя со стороны? Или надеялась отыскать разгадку некой тайны?

— Я улыбаюсь или нахмурена? Как по-твоему, на этой фотографии у меня счастливый вид?

Когда Эзра пытался о чем-нибудь расспрашивать, Перл становилось скучно.

— Расскажи, какая у тебя была мама, — просил он.

— О, это было так давно, — отвечала она.