Об исполнении доложить

И тот стоял навытяжку, ожидая приказаний.

В тактике допроса, которую разработал Яковлев, главным принципом было — не задавать денщику фон Креслера вопросов, ответ на которые тот мог бы расценить как измену присяге. Важно было приучить его отвечать быстро, не раздумывая.

— Что ты последний раз подавал барону на обед?

Уж это, конечно, не военный секрет, и Иосиф Швиндлерман спешит удовлетворить столь необычное любопытство русского офицера:

— Бифштекс по-гамбургски с маринованным черносливом и бутылку русского вина…

— Кто же теперь без тебя будет готовить барону бифштекс по-гамбургски?

И этот вопрос невинный, но он должен задеть самолюбие денщика, который лет двадцать верой и правдой служил своему господину, любил его и был беспредельно предан.

— Барон уехал и не скоро вернется, — выпалил он.

Фон Креслер уехал и не скоро вернется. Это было уже ценное сведение.

Иных полезных данных выудить у Иосифа Швиндлермана не удалось. Да он, собственно говоря, и не мог знать каких-то деталей из хлопотливой работы своего хозяина…

На следующий день Леша Соловей, охранявший немца, растолковал денщику неприятную ситуацию: «Держать у партизан негде, отправить в Россию невозможно: «мессершмитты» не пропускают наш самолет. Остается одно… шлепнуть. И это не от жестокости, условия заставляют. Вы, папаша, солдат. Шли на фронт, знали, что можете погибнуть».

Узнав о своей будущей судьбе, Иосиф Швиндлерман долго плакал. По его пухлым щекам текли крупные слезы, и он выдавил из себя только одну фразу:

— Я понимаю, герр партизан.

Операцию «Подполье» немецкая контрразведка уже начала. Мы пока о ней ничего конкретного не знали. Но с чего-то надо было начинать наше противодействие. Я предложил Яковлеву «отпустить денщика».

Какими-то особыми сведениями Иосиф Швиндлерман, ведавший бифштексами, чистым бельем и сапожным кремом, не располагал. Но оговорки, вроде той, что «барон уехал и не скоро вернется», могут дать многое. Так кому же будет рассказывать о своем житье-бытье Иосиф Швиндлерман? Самому близкому другу… Тому, кто спас ему жизнь: «заместителю начальника полиции» — чекисту Истомину.

Против этой идеи неожиданно в резкой форме запротестовал раненный Караулов, а особенно — его бойкий адъютант Леша Соловей, считавший несчастного денщика виновником сомовской трагедии. «Мы за него выменяем Николая Лаврентьевича. Вот я пойду к немцам и предложу». Лешей Соловьем руководило отчаяние. А вот опытный в прошлом чекист Караулов должен был понимать, что на какого-то ефрейтора не поменяют секретаря подпольного райкома. Яковлев, не вдаваясь в детали замысла, объяснил ситуацию: «Так надо. На этого малька попробуем поймать щуку». И все равно еще несколько дней продолжались препирательства.

Наконец, распри утихомирились, и Яковлев с Лешей Соловьем, малым сообразительным и находчивым, разработали операцию «Счастливое освобождение денщика». Его завели в Александровку, поместили в старую развалюху-кузницу, подвергли окончательному допросу и объявили, что все попытки обменять его, Иосифа Швиндлермана, на нашего человека не удались, поэтому сегодня его расстреляют.

К утру в Александровке во главе небольшой группы полицейских появился Истомин. Ему вдруг почудились неподалеку от кузницы партизаны. Он первым открыл стрельбу, бросил пару гранат, атаковал с полицейскими сарай и… обнаружил в нем связанного ефрейтора.

Радости Швиндлермана не было предела.

О судьбе Николая Лаврентьевича какое-то время не имели сведений ни Истомин, ни Пряхин. Яковлев даже высказал опасения, что, не сумев сломить жестокостью, Сомова тайно расстреляли. Но я был иного мнения. К чему оккупантам таиться? Они обезвредили руководителя подполья, которого местные жители хорошо знают. Прямой смысл преподнести это событие как выдающуюся победу гитлеровцев над «партизанскими бандами». Сомова казнили бы прилюдно. Немцы этой возможностью не воспользовались.

Приблизительно через неделю Пряхин доложил Истомину, что под его ведение переданы и помещены в одиночные камеры два «важных государственных преступника». Представить себе, кто эти двое, по описанию Пряхина было трудно. Оба заросшие, измученные пытками, молчаливые. «Один будет повыше, из русявых, а второй тоже не коротышка, но из шатенов. Правда, поседел. Один еще держится, а второй все лежит. И дух от него смрадный, заживо гниет человек». На допросы их не вызывали, никого к ним не допускали. Еду заносил два раза в день и выносил параши сам Никон Феофанович.

Один из них, вне сомнения, Николай Лаврентьевич. А вот кто второй?

Вскоре Истомин сообщил Яковлеву, что гитлеровцы готовят расправу над всеми, кого им удалось взять в Светлово и в его округе.

Истомин знал доподлинно, где и когда будут расстреливать, ибо ему было приказано обеспечить «санитарную операцию» хорошим рвом. Для этого выделялся бульдозер.

И вот тогда у Яковлева родился план дерзкой операции: освободить обреченных. Время и место известно.

Воспользоваться внезапностью.