Об исполнении доложить

— Сугонюк нужен для дела. Он будет звонить о том же, о чем и ты, только со своей колокольни: Чухлай не однажды ездил в Москву. Сугонюк видел, как Филипп Андреевич, откуда-то вернувшись, порвал билет. Ради любопытства Прохор собрал обрывки и прочитал: «Москва-Ростов. Мягкий вагон». Фашисты тоже не лыком шиты, сразу заподозрят, что мы им подсовываем свинью. Начнут проверять. И вот надо заставить их поверить, что белое — совсем не белое, а черное — не черное.

Кажется, я ее убедил, вернее — она согласилась подчиниться мне. Но как трудно далось ей это покорство: ссутулилась, опустились плечи. Обычная решительность сменилась явным безволием.

— Что от меня требуется?

— Немногое, — поспешил я растолковать. — Вечером мы с лейтенантом уйдем. На зорьке появится капитан Копейка. Так вот: не проявляй своих чувств к Шохе за это время. И позже, когда тебя будут допрашивать немцы, тверди, что ты мужем довольна: добрый, трудолюбивый.

По ее губам прошмыгнула лукавая ухмылка:

— Буду думать о тебе, а говорить о Шохе, тогда найду самые хорошие слова.

Разговор с Прохором Сугонюком был покороче. После того как в гитлеровском разведцентре удостоверятся, что Переселенец ведет двойную игру, они пересмотрят свою точку зрения на всю его информацию, особенно на характеристику Сугонюка. Стоило подумать, какие сведения должен о Сугонюке сообщить Иванов-Бекенбауэр. Конечно, отрицательные. «Сугонюк — предатель. Он выдал Пятого. В больнице была устроена засада, в результате которой задержан капитан Богач». И какие-то детали по задержанию, поясняющие, почему Богач арестован, а он, Переселенец, избежал этой участи. Подробности должны оправдывать Бекенбауэра, приготовившего ненадежные документы. Богач, вернувшись к своим, легко опровергнет измышления Переселенца и сообщит, что того арестовала советская контрразведка. (Видел своими глазами!) И расскажет, как мы хлопотали возле Бекенбауэра, которого мучил сердечный приступ.

Но, несмотря на такую поддержку, Прохор Сугонюк должен вызвать подозрение по другой статье: не был ли он искренним помощником советского разведчика полковника Чухлая? И его, как «личность подозрительную», нельзя перегружать ложной информацией. Два-три разрозненных факта. По банде: да, он лично знал веселого песенника Лешу Соловья, которому Чухлай поручил охранять невесту. О последних событиях в банде он, Прохор Сугонюк, не знает, так как дезертировал. Показался ему подозрительным этот самый Соловей: уж очень часто он отлучался неизвестно куда. Банду в то время преследовали неудача за неудачей: не успеют выйти с базы, их уже ждут чоновцы. Гулял упорный слух, что в банду проникли чекисты. Прохор рассказал о своих подозрениях Чухлаю: «Уж не гэпэушник ли этот Леха Соловей!» Филипп Андреевич приказал распять Сугонюка на сосне «за предательство»: «На верных моих друзей клевещешь! Уж не ты ли и есть тот гэпэушник!» Прохор, зная нравы банды, сбежал.

А что Сугонюк слышал потом о событиях в банде? «Болтали разное… Но Чухлая привезли связанным — это факт. И ушел он из-под ареста в ту же ночь, это точно».

Мог ли Сугонюк-Шоха-Вощина в чем-то заподозрить своего бывшего атамана, который отыскал его через четырнадцать лет и заставил работать на себя? Конечно, нет. Во-первых, Вощина не так уж много знал. Поэтому любое действие Чухлая в его глазах выглядело правомочным, продолжением тех дел, о которых Вощина лишь догадывался. А если все-таки внимательнее проанализировать прошлое? Что запомнилось Вощине необычного? Ничего. Ну, почти ничего. Разве что видел однажды, как Филипп Андреевич выбросил изорванный билет. Такой небольшой, картонный — «Москва — Ростов».

И больше ничего немецкой контрразведке Сугонюк сообщить не должен. В это поверят. Будет нагромождение фактов — все покажется подозрительным, а главное — из того множества что-то удастся проверить и выяснить, что Вощина что-то путает.

Но прежде чем поставить перед Прохором Сугонюком задание и тем самым ввести в игру, следовало вначале побеседовать с ним на общую тему.

Сели мы в просторной горнице. Говорю:

— Надежда Степановна сообщила мне, что ваши пути расходятся. Что вы не поделили?

Сугонюк вмиг стал жалким, беспомощным. Пожал плечами. Но причину он знал хорошо.

— Последние годы между нами стояли дела Филиппа Андреевича: отделили меня от Нади. Чужой я стал для жены, ну, ровно нет меня на белом свете. Во всем таился, даже спал в другой половине дома, чтобы можно было при необходимости работать ночами, не вызывая у нее подозрения. Какая женщина выдержит такое?

Меня удивило, что он не осуждал Надежду, как это сделал бы недалекий, ослепленный ревностью мужчина на его месте. Прохор отдавал отчет в происходящем и брал всю вину на себя.

— Что же теперь? — спросил я его.

— А что теперь? Шлепнут, как бешеного кобеля. Если смилосердятся, вкалывать буду.

Он говорил это спокойно, вернее — тоном человека, смирившегося со своей участью. Только слова были жестоки и беспощадны, но такой жестокой и беспощадной была правда, заложенная в них.

Чтобы работать с Сугонюком в дальнейшем, надо было вернуть ему веру в будущее.