Об искусстве

Как передать всю поэзию этого музыкального праздника синьоров под тенью меларанчей, эту сцену, где психологическая глубина соревнуется с силой метафизической мысли и словно подчеркивается несовершенной еще техникой отроческого искусства?

Прекрасный и сильный Каструччо, с гордым орлиным профилем, держит сокола на руке и спокойно внимает музыке. А за спиной его кокетливо ласкает собачку его синьора, уже почувствовавшая какой–то сладкий ток с другой стороны; рядом с ней сидит гость, тоже с гордым соколом на руке, но с лицом, полным любовной скорби, почти мрачной нежности; он смотрит моляще, а два амура, рея в ветвях, роковым жестом отметили две молодые головы. Весь двор полон слухами об этой зарождающейся любви. Дамы переговариваются, сдерживая улыбки, но одна, стоя в стороне, прелестная, приложила палец к губам, внося в группу ноту таинственную, нежную, мечтательную. Молодая знатная девушка аккомпанирует на лютне мелодию, которую выводит на viola d'amore[38] странный музыкант с лицом, полным страсти, какой–то удивленной муки и, может быть, зависти. И, витая в воздухе над всем этим обществом, погруженным в переживания сладко щемящие, тревожные, весенние, греховные, — огромная старуха Смерть властно размахнулась своей косой.

Ее жатва обильна. Смотрите, тут же набросаны трупы: ниже всех лежит в беспомощной позе исполин, закованный в ржавые латы, а на нем цари и папы, монахи и прекрасные дамы, все с сумрачными лицами, на которые художник гениально положил смертные тени. Молодые, знатные, прекрасные, мудрые, вы все скошены беспощадно, и пошлые в отвратительное™ своей демоны, вырывая из ваших уст души, похожие на голеньких младенцев, уносят их в вечные муки. Мрачной кучей лежит груда разнообразных мертвецов, прекрасных, как цветы, побитые градом, и сверху накрыта мертвым толстым трактирщиком в странно современной клетчатой паре. А рядом — еще более трагичная группа живых. Это нищие, старые, временем и страданием истертые люди, люди без ног, без носов, без глаз, жалкий идиот, какие–то отчаянные, мрачные лица. Все с тоской, с судорожным порывом протягивают к Смерти ту просьбу, текст которой приводит Вазари. Но, равнодушная к страданиям, страшнейшим смерти, когтистая старуха косит радостное, косит гордое и оставляет стенать среди грязи, струпьев и горя жалкую жизнь, подвергнутую пытке владычицей–судьбою.

И дальше развертывает свои мрачные мысли о смерти великий поэт–живописец. Вот блестящее общество охотников едет по темному лесу. Испугались лошади, топорщатся и кричат соколы, дамы прижали руки к забившимся сердцам, один из прекрасных рыцарей зажал нос: прямо у копыт передних коней разверзлись три гроба. В одном гробовая змея сосет безобразно раздутый труп с высунувшимся языком; в другом разложение пошло еще дальше, это кусок гниющей материи, расплывающийся, теряющий подобие человеческое; в третьем— сухие кости жалкого скелета. Над гробами склонился старый пустынник и держит перед ужаснувшейся аристократией свиток со словами спасения, со словами, зовущими вверх — на гору мира, на гору предвкушения загробного примирения, запредельного воздаяния. Там, на этой горе, тихие пустынники читают большие книги, раздумчиво ходят по скалам и под сенью деревьев; птицы, кролики и белки не пугаются их, лань, прибежав, склонила колени и предложила свое молоко. Проходят в тишине часы и дни; смерть не страшна; непоколебима уверенность, что смертный час лишь откроет ворота в сияющую вечность.

Такова картина, полная в деталях, в выражениях, в позах захватывающей жизненности и в своем целом отражающая средневековую мудрость и больше того — первую зарю мудрости Ренессанса.

Но комментарии к этой великой поэме в красках и рассказ о том, какой светлый голос и в каких мужественных, жизнерадостных нотах ответил на грозную и страстную элегию Орканьи, отложим до следующего письма.

Сияет солнце. Молчат мраморные великаны пизанской площади, молчит маленькое великое кладбище, и молчаливо проповедуют о жизни и смерти неумирающие краски его древних стен.

Здесь можно, здесь надо думать, здесь нельзя не думать.

«Думайте, думайте», — говорит ласковое, горячее солнце, и как–то особенно сияет на пустынную зеленую площадь и белые мраморы, на уголок, в который великая республика снесла свои затаенные мысли, завещав их всякому человеку, что придет предаться размышлениям в тишине чутко спящих воспоминаний.

4. Campo Santo в Пизе. Вавилонская башня

Мрачная картина Орканьи отражает собою, писали мы, настроения и идеи средневековые.

Христианство — явление крайне сложное. Можно ли говорить о нем как о чем–то вполне определенном? Разве религия святого Франциска может быть похожа на религию Торквемады? Или религия Никиты Пустосвята — на религию Мастера Экхарта? И сколько еще разнообразия, противоречий… Нет таких проклятий, которыми христиане не проклинали бы друг друга, таких мучений, каким не предавали бы друг друга.