Об искусстве

Но и этот спор и особенно строгие предостерегающие голоса лиц, хорошо знакомых с громадным и глубоким прогрессом декоративного искусства в Германии, заставили в конце концов французов не без конфуза отказаться от идеи такой выставки. Так, например, известный критик Арсен Александр прямо заявлял, что выставка в близком будущем будет равносильна поражению наголову французов. Теперь Арман Дейо, инспектор искусств и хороший их историк, выдвинул другую, более удачную и даже более интересную мысль: устроить в 1916 году выставку «чистого» искусства, скульптуры и живописи, но не по несколько базарному образцу Венеции, а серьезнее, разделенную на два отдела: лучшие образцы искусства наших дней по странам, школам и лицам и, кроме того, ретроспективную выставку на двадцать пять лет для каждой страны. Местом этого грандиозного конкурса красоты должен быть тот Большой Дворец, который вмещает каждый год тысяч десять произведений искусства обоих больших французских Салонов.

Эта идея должна быть принята с энтузиазмом всеми. Тут дело не только в том, кто победит — между прочим, здесь шансы французов огромны, — но просто массу поучительного и радостного получит от выставки каждый друг человеческого искусства вообще.

Идея все–таки натыкается на препятствия. Против этого протестуют дирекции обоих Салонов, которые окажутся таким образом вытесненными из своего Дворца. Мы думаем, однако, что она будет доведена до конца. Парламент Франции уделяет все больше внимания искусству, и это хорошо. Не всегда, впрочем. Так, например, в сенате раздавались речи, послужившие эхом известного похода против модернистов муниципального советника Лампюэ. Несколько сенаторов один за другим поносили Осенний Салон и требовали удаления его из казенного здания. Статс–секретарь искусств Далимье ответил с недостаточной решительностью. Он, правда, безусловно отказал домогательствам ультраконсерваторов, но в защиту Салона выдвинул только ретроспективные выставки. Права нового искусства он не отстаивал, вероятно, слишком напутанный футуристами, кубистами и прочею братиею.

Зато Палата в этот раз выбрала чрезвычайно многообещающую комиссию. Вице–президентом ее будет Марсель Семба, высокоталантливый социалист, в прошлом году давший необычайно блестящее предисловие к каталогу Осеннего Салона. Семба — человек широкого мировоззрения, и уверенность вкуса не мешает его свободолюбию. Секретарем комиссии выбран тоже социалист Блин. Я уверен, что работы в комиссии этих двух лиц будут полезны французскому искусству, и в частности грандиозно затеянной выставке.

Между прочим, тем же вопросам — прав нового искусства, судеб французской художественной гегемонии и отношению между государством и художником — посвящена на днях вышедшая книга знаменитого архитектора, анархиста и президента Осенних Салонов Франца Журдена «Заметки одинокого»… Но об этой интересной книге я буду говорить особо и подробно.

ПУТИ ИСКУССТВА

Впервые — «Пламя», 1918, № 24, с. 3—5. Печатается по журнальному тексту.

Девятнадцатый век в смысле живописи был веком упадка.

Господствующее место, кроме не идущих совершенно в счет поставщиков картин–мебели для богатой буржуазии, принадлежало двум школам: академикам (Давид, Энгр и другие) и реалистам.

Замечательно, что обе школы вышли из Великой Революции.

Родоначальником новейшего академизма был высокоталантливый живописец, очень ценившийся в свое время революционным Парижем, — Давид. Фривольной прелести художников двора он противопоставил строгую красоту античных форм. На первый план он выдвинул героический моральный сюжет, обычно почерпнутый из жизни древних республик, и законченный, тщательный, статуарный рисунок.

Но буржуазный республиканизм сорвался. Давид превратился в официального художника императора Наполеона. Его последователи стали чопорными и холодными ханжами далекого от народа и жизни условного ложноклассического искусства.

Реализм сперва вырвался на свет из рядов разочарованной и отброшенной назад мелкой буржуазии и особенно интеллигенции во Франции (которая вообще задавала тон европейскому искусству) в виде романтизма, то есть бурнопламенного устремления к красочности и фантастике. При этом в романтизме рядом, часто в груди и произведениях одного и того же художника, уживались и отчаяние, толкавшее к мистицизму или самозабвению в грезах, и огненная мечта о грядущей революции. В лице Делакруа романтизм дал подлинно крупного художника.

Но времена менялись. Упрочившийся капитализм упрочил и научную культуру: на первый план выступили точные знания с их объективным изучением действительности. Потянуло к этому честному отражению жизни и художников, и народился реализм.