Об антихристовом добре

Об антихристовом добре

      Настоящие критические замечания имеют в виду концепцию "Легенды об антихристе", предлагаемую в "Трех разговорах", В. Соловьева: точнее, одну из сторон этой концепции, весьма существенную для Соловьева последнего периода и для эсхатологии новейшего времени.

Теперь Соловьева мало читают. Многие относятся к нему свысока, как к превзойденному, или с подозрением, как к еретичествующему. Из всего его литературного наследства, если не говорить о поэзии, одни "Три разговора" не утратили власть над умами и, вероятно, не скоро утратят ее. В этом последнем предсмертном произведении Философа живет волнующая острота проблематики, необычайная зрелость видения, словно преступающая меру видения художественного. Автор, для которого был "ощутителен и не так уже далекий образ бледной смерти" (Предисловие, датированное Светлым Воскресением 1900 г.), перерастает границы литературной формы и в своей Легенде говорит с вдохновением почти пророческим.

Именно как пророчество она была и принята; как пророчество, она живет в среде русской христианской интеллигенции, просачиваясь в широкие церковные круги. Люди, враждебные Соловьеву, твердо стоят на этом его завещании, в котором мыслитель отрекается от того, чему служил всю свою жизнь: от идеала христианской культуры.

Произошло поразительное искажение перспективы. Уже плохо различают своеобразно-соловьевское в образе антихриста от традиционно-церковного, Антихрист "Трех разговоров" для многих стал образом каноническим. Кажется, что он просто транспонирован из Апокалипсиса в современный исторический план. И в свете этой иллюзии приобретает ложно-традиционный и канонический характер идея антихристова добра.

Может быть, мы ломимся в открытые двери, показывая цитатами то, что всем понятно: что дело антихриста у Соловьева совершается в форме служения добру. Эти цитаты - лишь ради точности. А что сам Соловьев именно усматривал значительность своей идеи, явствует из предисловия к "Трем разговорам", напечатанного в газете "Россия" под заглавием "О поддельном добре",

Антихрист Соловьева прежде всего "спиритуалист" и человек строгих добродетелей. "Не обманом чувств и низких страстей и даже не высокою приманкой власти" соблазнить его. "Помимо исключительной гениальности, красоты и благородства, величайшие проявления воздержания, бескорыстия и деятельной благотворительности, казалось, достаточно оправдывали огромное самолюбие великого спиритуалиста, аскета и филантропа". Лишенный подлинной любви к добру ("любил он только одного себя"- Курс B.C.), он питает свою самость сознанием своих сверхчеловеческих добродетелей и дарований,- ведь это, как сказано, "человек безупречной нравственности и необычайной гениальности". Словом, это "горделивый праведник". Его этика прежде всего каритативна, социальна. "Не только филантроп, но и филозой", "он был вегетерианцем, он запретил вивисекцию и учредил строгий надзор за бойнями; общества покровительства животных всячески поощрялись им". Делом его жизни является установление всеобщего мира на земле и "равенства всеобщей сытости". Его книга, которая пролагает ему путь власти над миром, завоевывает мир словом, а не мечом, обезоруживает даже врагов своим высоким идеализмом. "Здесь соединяется благородная почтительность к древним преданиям и символам с широким и. смелым радикализмом общественно-политических требований и указаний, неограниченная свобода мысли с глубочайшим пониманием всего мистического, безусловный индивидуализм с горячей преданностью общему благу, самый возвышенный идеализм руководящих начал с полною определенностью и жизненностью практических решений". В ней отсутствует имя Христа, но все "содержание книги проникнуто истинно-христианским духом деятельной любви и всеобщего благоволения..." Таков антихрист: в слове, в деле и даже наедине со своей совестью - воплощенная добродетель, даже христиански окрашенная, хотя и в корне погубленная отсутствием любви и непомерною гордыней. Этот изначальный порок делает его (лжемессией, причастником сатанинской благодати и в заключительном столкновении с исповедниками Христа превращает человеколюбца-мудреца в отвратительного тирана.

Первый вопрос, который мы себе ставим: принадлежит ли образ добродетельного антихриста к составу церковного эсхатологического предания?