ОАЗИС. Вторжение на Таймыр

Мясо есть, погода мирная, комары вылезают лишь на солнце, на вечернем холоде - ни одного. Да и днем оставшиеся комарики-одиночки какие-то сонные, ползают по полчаса, пока найдут где укусить. Мошка теряет агрессию, всё чаше стайно зависая над кустами в непонятном танце. Скоро и те и другие окончательно перейдут на растительный корм. Зато в прибрежных кустах было полно мокреца… Еще неизвестно, какое из зол хуже.

Наташе пару раз приходилось зажигать фонарь, тратя драгоценные батарейки, чтобы помочь ему выбраться из ветвей упавшего дерева. Димке безумно нравились эти мгновения, когда во мраке в отраженном свете вдруг вырисовывалось ее лицо, и дважды он без всякой надобности просил ее зажечь фонарь, просто чтобы полюбоваться.

Устье появилось неожиданно, лодку вынесло на большую воду и Квест почувствовал, что "резинка" вошла в основное течение. Крошечные деревца по берегам почти исчезли. Стало чуть светлее, и он понял, что сейчас надо следить внимательно, что бы не проскочить мимо хижины, хотя две возвышенности по обоим берегам Реки трудно было бы не заметить. Но лодка тяжелая, гружёная… Еще полчаса, и они дома. Над головами виднелось ясное сумеречное небо без облаков, а за бортом тихо катилась быстрая вода.

Женщина выпрямилась; он увидел блики неяркого звездного света в ее волосах. Разглядел он и гримасу на лице, когда она попробовала улыбнуться.

- Я из-за этого мяса повернуться не могу,- счастливо пожаловалась она,- левая нога совсем затекла. А на правой Аленка сидит.

- Уже подходим, потерпите, девочки, - ответил Квест, по дурацкой городской привычке взглянув на светящийся в темноте циферблат омеговских часов "Планета Океан". Что на них смотреть-то? Какая тут разница…

Они начали пристальней вглядываться в неровную линию левого берега и уже за следующим поворотом Реки увидели родной холм, рощицу оазиса и черное пятно избы. Скальный выход справа мрачно смотрел на путников с другого, неисследованного берега, как бы недовольный их возвращением к родным уже пенатам.

На позднее время скидки делать не стали. Быстренько замариновали выбранное в специях, накрошили дикого лука, которого всегда по берегам хватает и вскоре намяли на троих большую сковородку без эстетства приготовленных жаренных эскалопов. На завтрак сварили губы. Торжественный ужин проходил во дворе, при свете яркого большого костра и двух керосиновых ламп. Причудливые тени деревьев, безветрие и яркая россыпь звезд… Обжорство диким мясом и неспешные романтические разговоры - сама собой создалась имитация не только литературного стиля, но всей поэтики сказок "Тысячи и одной ночи" - с соблюдением самого духа арабского пиршества на выходе из поста.

Завтра нужно будет заняться сбережением мяса. "Вялильню" - деревянный ящик 1х1х2 метра, обтянутый сеткой - Димка нашел в кустах неподалеку, вполне в кондиции, только сетку чуток поправить надо.

Уже следуя сложившейся в "семье" традиции, любовно намазали губы идолу и положили немного мяса на специальную полочку у основания "садэи". А вот "медведю" ничего не дали…

Рядом с идолом на обрубленном дереве, всё еще стоявшим на корню, красовался крепко прилаженный череп огромного медведя. В первый день Дмитрий принял это за проделки современных охотников, а зря. Охотники такой трофейный череп непременно бы забрали. Но он никогда не интересовался этнографией, как Лапин или Майер и не мог знать старинных эвенкийских обычаев, связанных с захоронением медведя.

В кратком изложении древнейший обряд состоял в следующем.

По окончанию разделки убитого зверя, освобожденную от шкуры голову медведя эвенки хорошим ножом отделяли от туловища у третьего шейного позвонка - именно там. В раскрытую медвежью пасть вставляли оструганный деревянный колышек - распорку, а в ноздри - веточки пихты. Как поясняют они сами, делалось это для того, чтобы медведь "никого не поймал". Мол, колышек ему мешать будет, пасть не закроется - вот и человека он схватить не сможет. Запашистые веточки пихты предназначались для того, чтобы медведь не учуял охотника.

Подготовленную к такому необычному "захоронению" голову необходимо было отнести от места разделки добычи примерно на пятьдесят метров туда, откуда зверь пришел.

Закреплялась голова на пеньке срубленного дерева на высоте около полутора метров. Голова зверя ориентировалась в направлении обратного следа медведя и в этом же направлении, на стоящих друг за другом деревьях рубили затесы на высоте несколько больше человеческого роста - по числу прожитых медведем лет. Говорили: "Так Амака (медведь на языке эвенков) свою тропу видит, по ней уходит, снова живой делается, на эвенков не сердится"…

---

На праздник продолжался не вечно.

К вечеру тундра как-то замерла, если не вымерла, на реке стихли все звуки, и даже деревья не шелестели листвой, хотя еще с час назад поднялся легкий ветерок. Любой слабый звук случайно упавшей ветки звучал неожиданно громко и тревожно.