О всех созданиях – прекрасных и удивительных

Впрочем, я быстро утешился, наблюдая за четырьмя ягнятами. Как часто у меня сердце болело за новорожденных, явившихся на свет в самую мерзкую погоду, порой даже в снег или гололедицу! Но нынче было одно наслаждение смотреть, как они стараются встать на ножки под ласковым солнцем, а их мохнатая шкурка уже почти совсем высохла. Мать, как по волшебству, обретшая стройность, зачарованно переходила от одного к другому, будто не веря собственным глазам. Она обнюхивала их, облизывала, и вскоре в ответ на ее утробные смешки послышались тоненькие дрожащие фальцеты ее семейства. От этого пленительного разговора меня отвлек фермер.

– А вон матка, которую вы тогда опростали.

Я оглянулся, да, гордо семенит мимо, а сбоку трусит малыш.

– Да-да. Выглядит она прекрасно. – Взглянуть на нее было приятно, но чуть подальше, я увидел… Обычно я овец различаю плохо, но у этой была особая примета, запомнившаяся мне пролысина, полоска голой кожи, обтягивающая позвонки. Нет, я не ошибаюсь! И, махнув в ту сторону рукой, я спросил:

– А вот эта, там?..

Фермер посмотрел, куда я указываю.

– Ну, да, та самая, которая в конюшне лежала, когда вы в прошлый раз приезжали. – Он перевел на меня ничего не выражающий взгляд. – Та самая. Вы еще мне велели Мэллоку позвонить.

– Но… но она же умирала! – выпалил я.

Уголки губ мистера Китсона дернулись почти в подобии улыбки.

– Так вы тогда и говорили, молодой человек. – Он сгорбил плечи. – Дескать ей недолго осталось. Верно?

Мне нечего было ответить. Я уставился на него в изумлении. Но он, вероятно, был удивлен не меньше, потому что продолжал:

– Одно я вам скажу. Я с овцами, можно сказать, весь свой век прожил, так эдакого я ни разу не видел. Она просто взяла да заснула.

– Неужели?

– Вот-вот! Говорю же вам заснула, да два дня и проспала.

– Она проспала два дня?

– Вот-вот! Два дня. Что я, шучу что ли? Я все в конюшню заглядывал, а она спит себе да спит. Пролежала смирнехонько ночь, и еще день, и еще ночь. А на третье утро захожу, а она уже стоит – корм ей, значит, подавай!

– Поразительно! – Я выпрямился. – Я должен посмотреть на нее поближе.

Мне действительно хотелось взглянуть, как рассосался этот страшный синий отек под хвостом, и я подходил к ней осторожно, мало помалу оттесняя ее в дальний угол лужка. Там мы на несколько секунд замерли в напряжении. Я сделал обманный выпад, она ловко увернулась. Еще один – то же самое. И тут я прыгнул, чтобы вцепиться ей в шерсть, но она легко предугадала мое намерение и проскочила у меня между рук, дробно стуча копытцами. Я было погнался за ней, но было слишком жарко, да и резиновые сапоги – не самая идеальная обувь для того, чтобы бегать по лугу. И вообще я давно пришел к выводу, что в тех случаях, когда ветеринару не удается изловить своего пациента, беспокоиться особенно незачем.

Но пока я шел назад, в голове у меня билась мысль, что я открыл нечто новое, случайно открыл. Жизнь этой овце спасли не медикаменты, а просто то, что она перестала чувствовать боль, и природа могла без помех заняться своей целительной работой. Этого урока я не забыл: животное, испытывающее сильную непрерывную боль, может не выдержать сопутствующих ей ужаса и шока. Тогда оно умирает. Но если снять эту боль, не исключены подлинные чудеса. Найти логическое объяснение не берусь, но я знаю, что это так.

К тому времени, когда я вернулся к мистеру Китсону, солнце совсем сожгло мне шею, а по спине поползли струйки пота. Фермер все еще следил за овцой, которая после лихой пробежки с удовольствием щипала траву.

– Ну, просто в толк не возьму, – бормотал он, почесывая щетинистый подбородок. – Два дня и две ночи – и хоть бы шелохнулась! – Он обернулся ко мне, и глаза его расширились: – Знаете, молодой человек, ну, прямо будто ее одурманили чем!

27

Овца мистера Китсона никак не выходила у меня из головы, но изгнать ее все-таки пришлось: окот продолжался, однако и другие животные не прекратили болеть, задавая всякие практические задачки. Как, например, Пенни, пудель Флакстонов.

Первое появление Пенни у нас в приемной запомнилось мне главным образом потому, что ее хозяйка была очень привлекательной. Когда я высунул голову из смотровой и спросил: "Кто следующий?", круглое личико миссис Флакстон под плотной шапочкой глянцевитых иссиня-черных волос словно озарило все вокруг как вспышка маяка. Не исключено, что этому эффекту способствовали ее соседи, слоноподобная миссис Бармби с канарейкой, которой требовалось подстричь коготки, и мистер Спенс, девяностолетний старец, пришедший за порошком от блох для своей кошки. Тем не менее смотреть на нее было очень приятно. И дело было не столько в ее бесспорной миловидности, сколько в наивной доверчивости ее взгляда, в улыбке, не сходившей с губ. Сидевшая на ее коленях Пенни тоже словно бы улыбалась из-под высокого кока каштановых завитков.

В смотровой я поставил ее на стол.

– Так что с ней?

– Ее немножко рвало. И еще понос. Началось вчера.

– Гм… – Я повернулся и взял термометр. – Какие-нибудь изменения в питании?

– Нет, никаких.

– У нее есть привычка хватать на прогулке всякие отбросы?