О влиянии Дэвида Боуи на судьбы юных созданий

Мою мать зовут Лена. Настоящее ее имя Элен, но она его ненавидит, и только я, когда хочу ей досадить, так ее называю. Однажды воскресным утром за завтраком она была в хорошем настроении или, вернее, в материнском (такое с ней случается приблизительно раз в год), и я сказал, что мне, например, нравится ее имя, и спросил, почему оно ей так претит; она уставилась на свой тост с маслом и апельсиновым джемом, надолго погрузилась в раздумье, уносясь мыслями куда-то далеко, а потом пожала плечами и пробормотала:

– Потому что мне его дали родители.

Я подумал, что вот и пришел наконец момент поговорить, что она сейчас расскажет мне историю своей семьи, о которой я ровно ничего не знал.

– Но почему? Что они такого сделали?

Она долго рассматривала тост, слизнула джем, который едва не потек.

– Да пошел ты!

Я и до сих пор не знаю, что же произошло, есть ли у меня дедушки-бабушки, дяди, тети, кузены, – полная тьма. Ее фамилия Мартино. Как и моя. Но всяких Мартино в телефонном справочнике пруд пруди. Однажды вечером, когда ресторан уже закрывался, я спросил у Стеллы, рассказывала ли ей что-нибудь мать. И по ее лицу сразу увидел, что вопрос был затруднительный. Она долго колебалась.

– Нет, абсолютно ничего. Лучше эту тему не трогать.

Стеллу зовут не Стелла. Ее зовут Эстель. Но ей кажется, что это имя какое-то трусливое, а Стелла куда лучше. Стелла – подруга моей матери. Она на восемь лет ее старше. Они вместе уже двенадцать лет. Стелла – лучшее, что с матерью случилось в жизни, и она сама так говорит. В кои-то веки я с ней согласен. Она повторила это снова, произнося тост, когда мы праздновали сорокапятилетие Стеллы, на той неделе, перед толпой собравшихся приятельниц.

В очередной раз я был единственным мужчиной среди присутствующих.

Она напустила на себя преувеличенно серьезный вид, почти мрачный, когда взяла слово. Как если бы хотела сообщить печальную весть. Встревоженная Стелла нахмурилась. Мать залпом выпила свой бокал шампанского и потребовала, чтобы никто, она настойчиво повторила: никто! – никогда больше не поздравлял ее с днем рождения. Ей скоро должно исполниться тридцать семь лет, и она не желала ни отмечать это, ни от кого-либо получать подарки. На ее взгляд, нечему было радоваться. Торты, как всегда, нарезал я и, тоже как всегда, старался делить на неравные куски – самый маленький я преподнес матери.

– А я, разве я не лучшее, что случилось в твоей жизни?

Для Лены такие заявления – обычное дело. Однажды, покупая электрические лампочки в супермаркете, она объявила нам, что отныне будет вегетарианкой. В другой раз, глядя на экран телевизора, где шел репортаж о таянии пакового льда, она возвестила, что завещает свое тело науке.

Секундой раньше она об этом и не помышляла.

Но потом она вцепляется в свое решение, как если бы от этого зависела ее жизнь, и никто не может заставить ее передумать. Это одна из редких черт характера, общих для нас обоих. Я так же упрям, как она, и скорее дам себя расстрелять, чем признаю, что сказал или сделал глупость. Особенно когда сам это осознаю. То есть довольно часто. Зато моя мать действует всегда импульсивно и необдуманно. В этом заключается ее очарование, утверждает Стелла, когда ей удается сдержать себя и не взорваться в ответ на очередную выходку. Например, когда мать вваливается на кухню, где Стелла печет блины, как она всегда делала на Сретение, впадает в ярость из-за этой дерьмовой жратвы, которая лезет у нее из ушей, отправляет всю готовку в ведро и предупреждает, что больше не желает слышать слово «блины» в этом доме. Или когда она находит себе в «Студии» новую приятельницу, неразлейвода до самой смерти, приводит ее на рассвете, пьяную в хлам, и, не спросив мнения Стеллы, устраивает ее у нас, потому что той якобы некуда деваться. Или когда она одалживает деньги старой подруге, которая тут же испаряется. Или ее мерзкая привычка то и дело приглашать в дом девиц, стремление за все платить, хотя ей не удается оплачивать счета «Студии». С ее известностью она должна бы в золоте купаться, но она тратит деньги не считая и открывает свой кошелек всем, кто ни попросит; она клянется, что ей на это плевать, она, мол, артист, а не коммерсант. Все это выводит Стеллу из себя, потому что именно ей в конце месяца приходится подбивать итоги, задаваясь вопросом, куда делись деньги, и затыкать дыры. Или когда она под настроение купила этот чудовищный ярко-красный кожаный диван, который ей приглянулся, и пришлось вытаскивать всю мебель из гостиной, чтобы впихнуть его в угол. Зато когда Лена заявила, что решилась и сделает себе татуировку на висках и на лбу в виде племенных знаков маори, Стелла спокойно ответила: «Предупреждаю, если ты это сделаешь, я немедленно от тебя уйду». Лена дала задний ход и спустила дело на тормозах. Хотя бы временно. Но я уверен, что это ее гложет. И однажды она еще преподнесет нам сюрприз.

Моя мать сама по себе произведение искусства, аттракцион в одном лице.