О творчестве Ивана Кондратьева

Предпосылая первому изданию «Гуннов» авторское вступление, он пытался заранее объясниться с читателями. «Если повествование мое, — писал он, — попадет в руки интересующихся историей своей родины, мне думается, что они прочтут его если не с удовольствием, то по крайней мере с любопытством; если же попадет в руки иных читателей, прошу их не утруждать себя чтением и отложить роман в сторону. Всякому свое». Как видим, мысль автора изложена достаточно категорично и внятно. В качестве концептуальной основы Кондратьев избрал теорию славянства гуннов, ранее предложенную И. Ю. Венелиным и впоследствии поддержанную Д. И. Иловайским. Хотя среди историков теория была встречена серьезными возражениями, писателю Кондратьеву она подходила вполне. С ее помощью он создает гармоническую картину духовного единения Правителя и его соплеменников, приводящего к многократному умножению динамичных устремлений народа. Как ранее Венелина, так после выхода «Гуннов» Ивана Кондратьева упрекали в попытках зачислить гуннов в предки славян. Однако писатель ведь ставил перед собой (и разрешил весьма успешно) совсем иную задачу — именно художественного порядка. В соответствии с современным ему представлением о литературе он — разумеется, в меру сил и таланта — живописует избранный материал, стремясь к тому, чтобы из текста, из буквального типографского шрифта появлялась живая, как бы настоящая, трехмерная картина. Можно сказать, что для последних десятилетий XIX века Кондратьев представлял собой в определенном смысле писателя-ортодокса, приверженца гегелевской философской эстетики в том, что касалось художественного творчества (цель — гармония, идеал — красота). Выбираемые для показа сцены романов подаются выпукло, колоритно, красиво — вне зависимости от характера изображаемой ситуации. А ведь современная читательская аудитория как раз и хотела, чтобы в книге все было «правдой», как в жизни. Тут проявилось не одно только понимание литературной конъюнктуры, но и вполне рациональный, профессиональный подход к творчеству: писать, чтобы читали (как нередко говорил Диккенс, профессионал высочайшей пробы).

Но даже и в первом варианте роман некоторыми критиками был прочитан и понят, как нам представляется, вполне адекватно исполнению: был признан, во-первых, серьезным и, во-вторых, безоговорочно добротным художественным произведением. Литературный критик журнала «Дело» заявлял: «Прошедшее вновь восстает перед нами во всем блеске своего величия». То есть имелось в виду воссоздание Кондратьевым живого и самостоятельного мира, — что является первой и наиболее существенной задачей всякого художественного произведения. В приводимой рецензии критик высказывает несколько лестных замечаний в адрес автора и добавляет: «Картины превосходны, а блестящий, образный, энергичный язык автора — верх совершенства и в этом отношении у него только один достойный соперник — Виктор Гюго». Позиция критика, таким образом, высказана хоть и с большой долей субъективизма, однако сформулирована четко и — что важно для нас — аргументированно: оценочной стороне предпосланы эстетические критерии. Если учитывать, что вся современная Кондратьеву литература, разнясь по многим положениям, сходилась в стремлении создавать на страницах настоящую и даже более объемную, чем настоящая, жизнь (открыл роман — видишь живые картины, как за окном), то мы готовы согласиться с оценкой критика.

Через десять лет после «Гуннов» выходят роман «Церковная крамольница» и большая повесть «Великий разгром» (последняя выходила еще дважды под названиями «Драма на Лубянке» и «Казнь Верещагина, или Москвичи в 1812 году»). Сравнительно выраженный успех пришелся разве что на долю исторической повести «Салтычиха», выдержавшей пять изданий. В 1897–1899 годах были напечатаны его романы «Трифон-сокольник» и «Лютая година».