О том, что сильнее нас

Так вот, если возвратиться к достославному вопросу, с чего начать — раздрай получается полнейший. Десяток запустившихся за полгода сюжетных линий, каждая из которых ключевая. Каждая — начинается с события, которым можно задать сюжету ритм, темп и азарт. И важность каждой станет ясна гораздо позже. Наверное, такая вот ассоциация выходит. Театр. Премьера. Зрители уже в зале. Оркестр уже в яме, но музыканты пока разыгрываются и настраиваются. Актёры — тоже на сцене и тоже пока распеваются. С трудом. Сказывается и новизна оперы, в которую подмешаны и мелодии племени мумбо-юмбо, исполняемые на соответствующих инструментах, и горловое пение тунгусов всяких, уж не говоря о включённой в состав оркестра дворовой рок-группе, имеющей о нотах и о языке дирижёрской палочки ничуть не большее представление, чем также присутствующие в оркестре аборигены упомянутого племени мумбо-юмбо. Сказывается и дремучее похмелье после вчерашней генеральной репетиции. Сказывается и техническая проблема. Занавес, то есть, ну никак не хочет подниматься, и техники лихорадочно чинят его механизм с помощью лома и какой-то там матери. В общем, фон понятен. Только вот в немелодичном винегрете звуков — спонтанно возникает и опять гаснет музыка. Вторая скрипка пробует ещё раз прогнать непривычный пассаж — и вдруг один за другим к ней подключаются все прочие инструменты, да и певцы поддерживают. Звучит двухминутный фрагмент одной из ведущих арий оперы. Разъярённый дирижёр гасит всё это безобразие, используя кроме взмахов палочкой все известные ему неприличные жесты. А через минуту — точно так же вспыхивает другой фрагмент… Третий… К моменту, когда занавес поехал, дирижёр в ужасе понимает, что слишком многое уже сыграно и спето, увертюра будет уже точно лишней, она сыграна раз пять в самых разных версиях и вариациях, да и вступительный хор первого акта тоже уже не покатит… Да и перерыв не объявить, а то зрители на последний поезд метро не успеют.

Дирижёр — умница. Он и не думает дать отмашку на паузу и полный рестарт. Он притворяется, что всё так и задумано, постепенно переводя витающую в воздухе какофонию с элементами музыки — сначала в музыку с примесью какофонии, потом в чистую музыку… Дикими усилиями на лету перекомпоновывая всю начальную часть оперы и сумасшедшими жестами показывая музыкантам и певцам, какой будет следующий фрагмент. Его усилия поддерживает светоинженер, в точности так же постепенно переводя свет с общего на сценический. И зрители только к середине первого акта вдруг осознают, что уже минут двадцать как распевка закончилась, а идёт само действие оперы.

А кому тут труднее всего? Правильно… Театральному критику. Которому обязательно нужно описать начало спектакля. А где тут начало? М-да. Вот-вот. Понять бы ещё, кто здесь автор, кто дирижёр, кто критик, а кто зрители… А кому тут легче всего? Опять правильно! Опять критику! У того хотя бы понятно, кто здесь читатели.

В общем, единственной точкой отсчёта в спектакле, которую можно объявить началом, становится одна из пауз между пятью версиями увертюры, а ещё лучше — внутри одной из версий. А совсем хорошо, если это будет не совсем пауза, а звучащая в тишине спокойная, философичная тема мумбоюмбовской дудки, исполнитель на которой не понял очередной пантомимы дирижёра, требующего очередного прекращения игры, и продолжает в тишине вести свою партию. А партия та — таки является не основной темой пассажа, а самым что ни на есть контрапунктом.

* * *

Итак — пауза с продолжающим звучать контрапунктом. Наступившая спустя несколько минут после взлёта одной из первых тем. С продолжающей звучать мелодией света свечей, но не рвано-идиотическим аллегро, как сама тема, а медленным, меланхоличным и философичным контрапунктом к ней, настраивающим на неторопливое раздумье о прошедшем и о грядущем. Эдакая тема последней паузы перед прыжком в бурный поток.

Светящийся в свечном свете пар. Пар от дыхания, пар от кружек с чаем. Прохладно в Сьянах. Катакомбы это такие в ближнем Подмосковье. Здоровенные, кстати. Москву белокаменную строили из того известняка, что здесь добывался. Своеобразное место. Одна из славных помоек человеческих, она же — кузница и горнило для тех же человеков. Где можно встретить совсем опустившихся алкоголиков и наркоманов, а можно — будущих и уже состоявшихся больших учёных, больших художников… Но почти невозможно встретить «простых людей». Обывателей то есть. В Сьянах практически всегда много народу. Одиночек, малых и замкнутых компаний, больших и открытых компаний… Проводящих под землёй часы, дни, недели, месяцы и годы. Исследующих и вскрывающих новые, то есть хорошо забытые и завалившиеся, районы. Или — обустраивающих себе в гротах постоянные «дачи». Или — проводящих время в оргиях в Большом колонном зале. Или, или, или…