О том, что есть в Греции

– Да. Учился у Рембо. Знаешь такого? Француз. Пишу в основном мадинады. Типа такого: «Елевтерия, ты проснись, миру сладко улыбнись! Скорей с кровати ты вставай и к восьми не опоздай. Кофе свой быстрее пей, на собрание успей. Если врач тебя не примет, шеф всю премию отнимет». Или вот еще у меня есть (гость сверяется с мессенджером в телефоне): «Облако целует гору в лысую макушку. Так же крепко расцелую милую подружку». Это я жене посвятил.

Хозяин одобрительно двигает бровями, посматривая на вращающуюся свинину.

– Я и прозу пишу, но это другое… Как тебе объяснить. В прозе я касаюсь и небес, и тартара. Одновременно. Это очень грустно. А я, честно говоря, не хочу никого огорчать. Поэтому я бросил прозу. Теперь только стихи, тем более на них не нужно тратить время. Они у меня за одну секунду сами в голове пишутся. Слушай, дай-ка мне хлеба!

Хозяин протягивает буханку, размеченную ножом на доли.

– Из моей деревни!

– О… Вот это хлеб! – крутит головой гость, отломив ломоть. – Настоящий. Не пена. Я не есть его хочу, а вдыхать! Вот тебе что пахнет – запах или вкус?

Хозяин как будто что-то вдруг понимает. Резко оборачивается. Решительно протягивает руку:

– Михалис!

– Апостолис! – представляется в ответ гость.

Звонит телефон, Михалис отвлекается на заказ. Доставка. Пакует в термосумку контейнеры с картошкой, мясом, салатом, кладет пару пива. Его помощник берет адрес и уезжает.

– Я все про себя знаю, – продолжает гость, дождавшись, пока хозяин освободится. – Смотри. Я толстый. Одышлив, как мопс. Мал ростом, лопоух. Ну и что. Зато я странник. Тебе знаком кочевой дух? Вот я люблю, например, Францию.

– Бывал в Париже? – интересуется Михалис задумчиво.

– Не. Я как скиф. Странствую только в пределах своей страны. Но я знаю одно кафе-бистро в Новой Филадельфии, сходишь туда – и не чувствуешь себя обделенным. А! Главное забыл сказать – у меня три сердца! – Для наглядности Апостолис широко растопыривает три пальца на правой руке.

Михалис озадаченно молчит.

– Сейчас объясню. Женился я всего один раз. И еще у меня есть два друга, с которыми я вместе с пятилетнего возраста. Потом, – сделав глоток вина, продолжает Апостолис. – Вот я не очень умен. Это факт. Экзамены сдал плохо, в институт не поступил. Многое в этой жизни мне непонятно. Но! Я точно знаю, что хочет мой мозг. Однажды я был в командировке на Санторини. Зимой. Погода была так себе. Ветер сырой, холодный, шумный. Резал ухо, как фальшивая нота. Я пошел в кафе на набережной, там, конечно, никого. Я один. Официантка была почему-то чернокожая. Странно. Я заказал свой любимый коктейль. Завернулся в шерстяное пальто, смотрел на штормовое море и пил «Маргариту», ел оливки и сыр. И это было именно то, чего хотел мой мозг.

– Э, опять вы о еде? – смеется, заходя в таверну, помощник Михалиса. – О политике бы поговорили. Или вон о спорте. Сегодня наши баскетболисты выиграли.

– А это не о еде, – серьезно возражает гость. – Это вовсе не о еде. Это о том, как устроен наш мир.

Михалис снимает с шампура свинину, заворачивает в бумагу несколько больших кусков, осыпает их картошкой, прихватывает графин с вином, несет на стол Апостолису.

– От заведения! – говорит торжественно.

– Аве, кесарь! Идущий на смерть приветствует тебя, – в тон ему отвечает Апостолис. – Надо же. Ты тоже знаешь, чего хочет мой мозг.

Убить время

Вкафенио деревни Лагана, что недалеко от Амальяды, мужчины убивают время. Делают это мирным образом: пьют кофе, вино, ципуро, играют в тавли, обсуждают политическую повестку, но главное – рассказывают друг другу истории: не новые, но захватывающие, как гомеровский эпос.

Однажды в Лагане случилось невероятное: туда заехали туристы.

Два иностранца на велосипедах. В сверкающих вытянутых шлемах и раскосых оранжевых очках. Вздутые мыщцами бедра обтянуты эластичной тканью с футуристическим рисунком, колени и голени обнажены. Деревенские старики замерли при виде шлемоблещущих инопланетян, словно индейцы, которым впервые показали лошадь. Старый Герасимос, хозяин кафенио, разжигавший огонь в жаровне, уронил себе на ногу полено. После короткого ругательства разлилась длинная тишина. Потом кое-как опомнились, попытались наладить с пришельцами контакт. Ничего не получилось: иностранцы не знали греческий, а греки не распознавали ни одного слова из шума, производимого речевыми органами велосипедистов. Впрочем, контекст был очевиден: гостям было что-то надо. Но вот как понять – что? Панайотис, тот самый, чья жена Ангелики родила тройню (все девочки), предположил: «Наверное, они ищут древности. Это же туристы! А туристы приезжают к нам, чтобы посмотреть на развалины».

– Точно, – поддержал его Василис – местный винодел и главный поставщик вина в кафенио. – Наверное, им нужна наша старая церковь Святого Афанасия, что упала пятьдесят лет назад от землетрясения!

Герасимос снял с огня жареную свинину, показал туристам на накрытый стол и призывно погладил себя по животу. Василис хотел угостить туристов вином, но Панайотис его отговорил:

– Люди они непривычные. Не видишь сам? Спортсмены! Тем более жара. Сомлеют.