О Стивене Хокинге

«Люди» это не то, о чём можно сказать что-то существенное. Но вполне можно сказать что-то осмысленное о корысти Хокинга, о его головокружении от эйфории по поводу прогресса, науки и техники (которых он никогда не различает). Даже Жюль Верн 150 лет назад имел более сложное и критическое отношение к будущему научно-техническому прогрессу, чем Хокинг.27

Причина, по которой «люди» не понимают науку, в том, что наука становится всё более специализированной деятельностью, которая может только развивать всё более специализированное общество, где даже специалисты всё чаще не в состоянии понять друг друга. Сегодня требуются специалисты по коммуникации для помощи в общении между такими специалистами как бизнесмены, учёные, юристы, которым требуется экспертиза по любому малейшему поводу, чтобы продолжить сотрудничество. Вскоре специалистам по коммуникации потребуются метаспециалисты по коммуникации, чтобы им общаться друг с другом.

Но теория организации установила очевидное: чем выше информация поднимается в иерархии, тем больше она утрачивает. Действительно, чем больше передаётся информации, вертикально или горизонтально, тем больше её теряется. Чем более узнаёшь, тем больше теряешь или забываешь (или подавляешь), хотя утраченное или забытое, возможно, имеет большую ценность по сравнению с сохранённым. Всеобъемлющее понимание науки, понимание контекстуализированное и контекстуализирующее, утратилось с Франклином или с Гёте, если не раньше. Таким образом, хорошие телепрограммы на канале Discovery не помогают вообще.

Учёные очень хорошо проделали свою работу. Они знают слишком много. Только чайники верят, что они могут изучить космологию по такой книге, как (это настоящая книга) «Космология для чайников». Даже мифологизированный Хокингом умный гражданин-не-учёный в большинстве случаев не понимает теории относительности (ей уже 100 лет) или квантовой механики (80 лет).28 Нет никаких оснований полагать, что поймёт в будущем, а даже если это у него получится, Хокинг всегда будет на сто шагов впереди со всё более сложными, неожиданными, парадоксальными и практически непередаваемыми теориями. Симона Вейль написала в 1934 году (а ведь положение только ухудшилось!): «Наука стала монополией не потому, что общественное образование плохо организовано, но по своей сути; не являющиеся учёными люди имеют доступ только к результатам, но не к методам, то есть могут лишь верить, а не усваивать».29

Демократический надзор над наукой и технологией (надо полагать, Хокинг не хочет, чтобы он был чересчур строгим) уже невозможен, не только в том смысле, что «люди» не в состоянии его обеспечить, но и в смысле, что никто не может его обеспечить. «Я уверен, – пишет анархист Альфредо Бонанно, – что теперь не только невозможно контролировать технологическое развитие из-за той невероятной скорости, с которой оно разрабатывает новые средства и совершенствует новые инструменты, но и сами правители [о существовании которых Хокинг, встречавшийся с некоторыми из них, и не подозревает] больше не в состоянии координировать рационально запланированный проект».30 Монстр Франкенштейна снова на свободе и даже сам доктор Франкенштейн не знает, куда тот пойдёт и что собирается делать. Доктор никогда этого не знает.

Поэтому наука и демократия несовместимы. Но это не самое худшее, что можно сказать о них.