О смелых и умелых

Удивительнее всего, что в доме не чувствовалось никакой тревоги. Мать Дэнсая готовила пищу. Отец сидел на краешке татами и покуривал, выпуская изо рта ровно столько дыма, сколько всегда. Невестка — высокая Оеси, у которой муж потонул в море, качала ребенка и, видя, что он не желает спать, пугала его лягушкой со стеклянными глазами — новым пугалом японских маленьких детей.

А виновник происшествия, сам вернувшийся Дэнсай, вместо того чтобы рассказывать о своих необыкновенных странствиях, играл со своими сестренками. Он брал на руки то Миэку, то Окику и подбрасывал их вверх, как маленьких. Он обнимал их и гладил по черным гладким волосам.

— Ах вы мои маленькие старушки! Почему же вы не выросли с тех пор, как мы расстались? Что же вас, заколдовали там, на фабрике? Превратили в гномов? Как вы там жили, мои сестренки? — спрашивал он.

Сестры не хотели обременять брата рассказами о своих бедствиях и, улыбаясь, отвечали:

— Мы жили чудесно. Мы вместе со всеми пели много песен. Вот одна из них:

Если ты хочешь назвать текстильщицу человеком,
Тогда и телеграфный столб называй цветком.

Дэнсай смеялся лукавству этой песенки и спрашивал:

— Ну как же вы доставали до ткацких станков, такие малютки?

— А нам подставляли скамеечки, братец.

— Сколько же часов вы работали, сестренки?

— Столько, сколько могли. Когда мы падали, нас отливали водой, и мы работали еще немного.

— О бедные мои сестры! Что же вы думали о своем отце, продавшем вас в рабство?

— Мы любили нашего отца. Мы понимали, что ему трудно было, когда тебя взяли в солдаты, и он от беды продал нас господину Судзиэмо. Вот что мы пели:

Отец мой, когда ты пьешь чашечку водки,
Помни, что ты не водку пьешь, а наши горькие слезы.

При словах этой песни глаза Дэнсая блеснули, и он пробормотал:

— И все это в то время, когда я покорял для императора народы и земли…

Этот разговор совсем был неинтересен соседям, и мудрый, старый Китидзо попытался перевести беседу Дэнсая на другой лад. Он вдруг захихикал и сказал:

— Удивительные дела творятся на свете! Дэнсай вернулся из России, не покорив ее. И в то же время он не был в плену. Хи-хи-хи! Это ли не достойно нашего внимания?!

При этих словах наступила полная тишина, как знак величайшего недоверия. Было слышно, как на криптомериях трещали цикады, а в рисовых полях начинали свои предвечерние трели болотные певуньи-лягушки.

Дэнсай прислушался к молчанию односельчан, затем потрогал на груди значки «За взятие Сингапура», «За победу на Филиппинах» и сказал:

— Быть безоружным в стране врагов и не быть в плену… Гм!.. Я бы сам не поверил такой возможности, но мудрость божественного императора не имеет границ, как и глупость простых смертных. Я был в России и строил дороги, мостил их камнем в той местности, которая звучит, как воинственный клич русских солдат: «Ура-л». Я был без оружия, а русские с винтовками. Они распоряжались — я исполнял.

При этих словах гости защелкали языками и покачали головами, выражая сомнение и неодобрение.

— И в то же время это не был плен. Нет, наши генералы объявили нам, что император отдал нас взаймы Советскому правительству. За хорошую работу на прощание русские мне подарили сапоги. Вот они, — показал Дэнсай.

Тут гости снова защелкали языками и закачали головами, но теперь они выражали крайнюю степень удивления.

— Да, да, мы были не в плену, а в гостях, так написано в приказе по славной восьмой дивизии квантунской императорской армии и подписано генералом Сумитсу. Привяжите меня к земле над ростком бамбука, и пусть он меня прорастет насквозь, если это было не так!

При последних словах глаза Дэнсая зловеще сверкнули. Но никто ему и не возразил. Только старшина сказал:

— Значит, русские не победили вас в Маньчжурии?

— Нет, они просто уничтожили тех, кто попытался против них сражаться, а остальных милостиво приняли и угостили.

— Да? Но чем же могли угостить японцев эти белые варвары?

— Рисом, уважаемые мои односельчане, рисом.

— Разве в снегах России растет рис? Это невероятно! — раздались голоса.

Дэнсай насмешливо оглянулся.

Уже совсем стемнело, и теперь вокруг дома теснилось много народу. Мать зажгла висячую лампу, спускавшуюся с потолка. Она освещала домик Китидзо изнутри, как бумажный фонарь, повешенный между небом и водой рисовых полей. И гора, покрытая кривыми соснами, и все темные постройки растворились во мраке. И теперь, видимый отовсюду, отраженный в рисовых полях, всем сверкал и всех притягивал только этот маленький крестьянский домик, внутри которого сидел необыкновенный, потерянный и вернувшийся сын Китидзо.

Дэнсай прислушался, как стучат по дороге деревянные сандалии спешащих его послушать односельчан, откашлялся и сказал:

— Да, у них растет рис, но они не умеют его есть.

— О-о, вы слышали — русские не умеют есть рис!

— Да, они берут его не двумя палочками, как мы, а большими ложками, вот такими.