О смелых и умелых (Избранное)

— А ты не поучай, не противничай. Сами с усами, — осадила Павлова-старшего Филониха. — К тебе пришли тоже спасать. Тебя от нищеты, детей твоих от гибели. У нас за буфетом приглашаем отсидеться. Целы будут. Сыты будут. Уж мой Филонушка таких яств запас! В Охотном ряду из-под спуда достал. Я двое суток пирожки пеку. Видите — красная вся, распаренная? Ух… — Филониха обмахнулась пестрым платочком, обшитым кружевом. — А уж чаевые будут вашим ребяткам! Такие чаевые… Богачи мелочиться не станут. Да и офицерство форс любит. Целенькими бумажками будут на чай выкладывать. Обогатитесь, миленькие! А работка вам легонькая — денек-другой посуду помыть.

— Большую честь тетушка нам оказывает — в судомойки сватает, сказал, усмехаясь, Саша.

— Зачем нам честь? Нам бы досыта поесть! На том и ладно, — утвердил отец.

— Ну, так как? Пойдешь нам помочь, Андрюша? Саша согласился, по-родственному. Он будет чего надо подносить, подтаскивать. Ты ему подавать, прибирать, ну и посудку помывать.

— Пойдет, пойдет! — строго сказал отец. — Только не объешьтесь там, ребята, дорвавшись до дармовых харчей.

— Соглашайся, брат! Дело пахнет жареным, — подмигнул Андрейке Саша.

— У меня есть свой интерес… Я до харчей не жадный, — стал отговариваться Андрейка.

— Бывает, ради общего дела надо своим поступиться. Пойдем, брат, интересно будет. В Большом театре — большая обедня.

— Нам до чужой обедни дела нет! Нам есть дело до своего обеда… нахмурился отец на сыновей и обратился к Филонихе: — Уговор, кума, такой все наше семейство харчами снабжать, пока ребята на вас работают.

— Ладно уж, всех накормим! Не объедите, — пообещала Филониха, поднимаясь из-за стола и крестясь на свое отражение в самоваре. Приходите пораньше. В театр вас Лукаша проведет. Его полковник отпустил папаше помочь, уважительный.

— Мы тоже уважим, — пообещал Павлов-старший. А как только Филониха исчезла, сказал: — В буфете у Филона не зевать! Колбасу, ветчину дают, не дают, сами берите!

— Взять-то они могут, а вот куда им взятое класть? Карманы-то у вас худые, поди-ка! — обеспокоилась бабушка.

— Вот в карманах-то все и дело! — подхватил Саша. — Буфет будет царский, а карман у меня пролетарский. — И вывернул карман брюк. — В старые времена бояре, собираясь на царские пиры, к своим длинным кафтанам специально карманы до полу подшивали… И набивали их доверху кушаньями с царского стола. Чад и домочадцев царской пищей попотчевать.

Бабушка смекнула и, пока ребята спали, пришила им новые карманы из «чертовой кожи» — очень крепкой материи черного цвета.

— Чтобы мне полные принести, иначе и домой не являйтесь, напутствовала бабушка своих внуков, провожая утром на необычную работу.

Не знала старушка, что не затем направляются ее внуки в буфет Филонова, чтобы генералов да министров обслуживать. Карманы Саши были набиты листовками. Карман Андрейки отягощал «ключ от рая».

КАК АРБУЗ НАПИЛСЯ, А САША СМЫЛСЯ…

Со всей России слетелось в Большой театр черное воронье, назвав свой слет Государственным совещанием. На это совещание и был вызван с фронта главнокомандующий Корнилов, которому решили поручить спасение отечества от «смуты». Шел слух, будто готовится особая делегация во главе с духовенством, которая падет перед ним на колени и будет умолять принять на себя всю полноту власти и усмирить революцию.

Пока что у ступеней Брянского вокзала перед генералом бухнулась на жирные колени купчиха Морозова, завопив:

— Спаситель наш! Спаси нас!

Колокольный звон навстречу — еще туда-сюда. А вот дамская истерика это для «душки» Керенского. Генерал Корнилов передернулся от злости и влез в экипаж, не повернув к купчихе головы.

Город как вымер. За наглухо закрытыми заводскими и фабричными воротами — рабочие патрули, по улицам редкие казачьи разъезды. Центр оцеплен юнкерами. Напряженные лица. Примкнутые штыки.

Два враждебных лагеря в одном городе.

Помещичьи сынки, воспитанники кадетских корпусов и военных училищ, под командой офицеров придирчиво и зло осматривали каждого плохо одетого прохожего.

— Это со мной, со мной! — успокаивал их Лукаша, ведя за собой своих двоюродных братьев. Он был отпущен на эти дни полковником Рябцевым в помощь папаше. Лукаша был горд тем, что Саша и Андрейка попали к нему в подчинение.

Когда со служебного подъезда они вошли в Большой театр, совещание было в полном разгаре. Деятели Государственной думы, министры-капиталисты, финансовые тузы и заводчики, на все лады поносили рабочих, крестьян, солдат, грозя им жестокими карами за непокорность. Высказывалось множество пожеланий, как смирить чернь, поставить на место, согнуть в бараний рог, задушить костлявой рукой голода…

Завидев Лукашу, Филонов погрозил ему кулаком за опоздание, торопливо бросил Андрейке клеенчатый фартук и спросил:

— А где Сашка?

Андрейка оглянулся, брата не было. Вместе шли, вместе подошли, и вдруг исчез, словно к небу поднялся.

— Так где же Сашка? Не явился, гордец?! Пренебрег даровой пищей и заработком! Рабочая гордость не позволила! А кому тогда ящики из-под пива таскать? Бочки селедочные катать? Ну погодите!