О Шмидте

Да, так все и было. Дефоррест хотел занять место президента. Больше, чем я. По правде говоря, я даже не знаю, были у меня причины хотеть этого или нет. Наверное, я просто хотел убедиться, что гожусь, а этого мало.

А Дефоррест?

Ну он много лет мечтал стать президентом, иногда это выглядело просто по-детски. А кроме того, он уже подустал от юридической практики. Это случается с очень многими юристами, но меня миновало. Так что по всему выходило быть президентом Джеку, а не мне. У него было много идей по поводу компании — целый манифест. А у меня не было, я бы, наверное, постарался оставить все как есть, и только.

Ну и что тут плохого? Тебе нравилось, как поставлено дело, и доход у тебя был достаточный. Не жалеешь, что оказался таким сговорчивым?

Нисколько. Дефоррест полез бы в драку и, глядишь, победил бы. Это дорого обошлось бы мне и навредило бы фирме. И уйти бы мне пришлось все равно — тогда же. И я оказался бы там, где сейчас и есть.

Другого ответа у Шмидта не было. Какой смысл признаваться в том, что отступился онтолько потому, что Джек Дефоррест доконал его своими беспрестанными увещеваниями и разглагольствованиями о том, что каждый получит то, что ему нужно: Шмидти, ты хочешь совершенствоваться в практике, значит, этим тебе и стоит заниматься, а административные заботы оставь мне, ты ведь этого не любишь! Этакий неофициальный всех устраивающий дуумвират. Но на деле из этого ничего не вышло — Джек ничем не хотел делиться. На другое же утро Шмидт оказался не у дел, и ни один человек в фирме не мог не заметить, что с ним вышло неладно: Шмидт остался кем был, при своих старых клиентах и усыхающей практике, чтобы такие, как Райкер, травили его.

Шмидт улыбнулся Гилу и вылил себе в стакан половину оставшегося в бутылке вина.

Давай закончим на этой радостной ноте. Как там твои сиятельные барышни?

А, все так же пропадают почем зря на своей бесперспективной журнальной работе — не хотят становиться взрослыми. У Лайзы нет парня, и она от этого сходит с ума. А у Нины — новый, который даже на себя не зарабатывает и никогда не будет. Сейчас он переставляет себе голос — с баритона на тенор, — потому что считает, что больше похож на тенора. С преподавателем-албанцем! А отец у него — православный священник в Скрэнтоне. Хотел бы я послушать, каков его святоотческий голос! Лайза с Ниной никак не бросят играть в куклы, наверное, мы накупили им слишком много игрушечной посудки.

А дочка Элейн?

Шмидт забыл ее имя. С Гилом подобного никогда не случалось.

Лилли. Милашка Лилли. Все такая же — безобидное глупенькое дитя. Я бы хотел, чтобы она больше времени проводила у отца. Чтобы мы с Элейн могли свободно ездить. Ведь у него все подружки практически ее ровесницы! Я говорю Элейн, что это папа со встроенным детским садом, наверное, такому удобно воспитывать дочь. Но Элейн думает иначе. Почему мы с тобой все время носимся с нашими детьми, как две наседки?

Потому что мы их любим.

Нет, здесь дело в чувстве вины. Мне-то есть в чем повиниться: своих дочерей и их мать я бросил, ушел жить с глупой Лилли и ее мамой и так и не стал взрослым человеком, отцом взрослых дочерей. Но ты? Вы с бедняжкой Мэри жили душа в душу, и теперь ты, по крайней мере, получил награду, которой заслуживал — прекрасную, умную и абсолютно преуспевающую дочь. Что у нее новенького?

В прошлый уик-энд объявила, что выходит замуж. Ничего неожиданного — за Джона Райкера.

Ну и здорово! И самое время! У тебя снова будет семья. И это вот мне пришлось тянуть из тебя клещами!

Я хотел тебе сказать, но мы же стали копаться в моих несчастьях.

Такая удача! У них обоих серьезная взрослая работа, и они решили пожениться, а не играть в дом. Да, я ошибся, тебе не нужно искать работу, она у тебя уже есть! Ты будешь незаменимой нянькой! Думаю, Мэри предвидела это. Должно быть, для нее это были счастливые мысли. Элейн тебе позвонит. Она будет в восторге! И будет немного завидовать!

На самом деле я не знаю, догадывалась ли Мэри. Больше похоже, что они это решили уже после. И если хочешь знать, меня эта новость не порадовала. Мы поссорились — без ругани, но в пух и прах, и я не знаю, как с этим быть.

А ну-ка, расскажи мне все!

Гордый и склонный, как и Гил, к сухому изложению фактов Шмидт нипочем не заставил бы себя сказать, что жалеет о былой дружбе с Гилом, или признаться, что вот только сейчас был момент, когда он ждал от Гила какого-то делового предложения. Но все остальное было в порядке вещей: один сообщник признается другому. И потому в разговорах они не сдерживались. Например, Шмидт рассказал Гилу про Коринн. А Гил, только что приобщившийся к миру богатых и знаменитых, именно к Шмидту пришел с просьбой заняться разводом: Я должен уйти от Энн, я хочу быть счастливым, но вместо того я самый жалкий человек, — несмотря на то, что Шмидт был шафером на свадьбе Гила и Энн и не занимался разводами, он взялся за дело с таким рвением, будто речь шла о его собственных деньгах и его детях, и добился полного успеха, так что ничуть не удивлялся, что Энн после этого перестала разговаривать и с ним, и с Мэри.