О приятных и праведных

Мэри думала, — что, если действительно выйти замуж за Вилли и срочно забрать его отсюда? Мысль об этом была неясной и заманчивой, с нею внезапно открывались перспективы, горизонты, возможность перемен! Мысль, нежданная, точно гром среди ясного неба! А вместе с тем, почему бы и нет? Дьюкейн был прав, говоря, что она слишком примирилась с сознанием своей неполноценности в сравнении с Вилли. Позволила Вилли нагнать на них обоих нездоровую дремотную хандру. Теперь, чтобы вырваться из пут этой хандры, ей требовались и воля, и свежие душевные силы. Веселость как природное свойство — то, чем я никогда не обладала, думала Мэри. Вот Алистер был веселый человек, и все веселое в нашем браке исходило только от него. Мне же с самого моего рождения все лишь бы тревожиться, волноваться бессмысленно и бездарно. Даже сейчас, гуляя у лазурного моря, осыпанного сахарной пудрой света, я воспринимаю эту картину сквозь пелену озабоченности. Мой мир окрашен в бурый цвет — тоскливый, тусклый мирок, выцветший, словно старая фотография. По силам ли мне полностью изменить его ради Вилли? Боги из милости даруют нам добродетель. Так, может, они из милости пошлют мне веселость? Может быть, это вообще одно и то же — то, что иначе люди зовут надеждой? Мне бы чуточку больше веры в счастье, и я бы справилась с Вилли, я принесла бы Вилли спасенье…

Правду сказать, фраза Джона Дьюкейна о том, что она обладает властью, уже внесла перемены в их с Вилли отношения. По-прежнему немыслимым представлялось самой сделать ему предложение, хоть она и пробовала рисовать себе подобную сцену. И все же кое-что между ними менялось. Наверное, думала она, я была слишком одержима идеей, что он должен заговорить со мной о своем прошлом — о том, как было там.Я ощущала это как преграду между нами. Теперь я знаю, что могу перемахнуть через эту преграду, могу подойти вплотную к Вилли и заразить его простой физической бодростью, растормошить обыкновенной простой любовью. Не мое дело связывать воедино обрывки прошлого Вилли, включать их в ткань настоящего, которое я могу делить с ним. Возможно, кстати, такое и невыполнимо. Нужно избавить любовное обращение с ним от постоянного присутствия тревоги и даже пойти на то, чтобы использовать его как средство добиться для себя личного счастья! Я и сейчас уже чувствую себя гораздо более независимо в его присутствии. Это чувство большей независимости отозвалось в Мэри радостным приливом жизненных сил, когда она по привычке, но теперь совсем иначе совершала, бывая у Вилли, обход его комнаты. Чем Вилли, по ее наблюдениям, был положительно озадачен. И она, заметив как-то выражение озадаченности на дорогом лице, впервые за долгое время откровенно, от души рассмеялась.

Кейт думала: как восхитительно холодит лодыжки водичка — дивное ощущение прохлады, ласкающей горячее, напоминает знаменитый десерт, когда под горкой мороженого подают горячее пирожное. И море — такой насыщенной голубизны, совсем не синее, а как бы чаша, полная света. Что за бесподобный цвет — погрузиться бы в цветэтого моря и снижаться, кружа, по столбу голубизны к водовороту чистого света, где уже и цвета-то больше нет, а есть сплошное блаженство! Как великолепно все складывается — Октавиан ничуть не расстроился из-за Джона, ни капельки, я знаю, его это абсолютно не волнует. Октавин счастлив, и Джон у меня тоже будет счастлив. Его пока смущает мысль об Октавиане, но скоро он убедится, что все в порядке, все хорошо, и для него тоже настанет счастливая пора. Какое чудо любовь, нет ничего чудесней на свете! И какая удача, когда можно любить без уверток, без опасений, не ведая препон и преград! Конечно, Октавиан — потрясающий человек. Надо же иметь такой изумительный характер! И у меня, если на то пошло, — не хуже. Мы с ним оба вскормлены материнским молоком, у обоих было счастливое детство. А это много значит. По-моему, добродетель в человеке обусловлена, в конечном счете, складом характера. Да, нас всех ждет счастье, способное уживаться с добром. Ах, повезло мне все-таки родиться такой, как я!

Глава пятнадцатая

— А, это вы! — сказал Вилли Кост. — Сколько лет, сколько зим…

Тео, не торопясь и не глядя на хозяина, вошел в коттедж, прикрыл плечом за собой дверь. Прошелся по комнате, поставив на подоконник бутылку виски. Заглянул на кухоньку и принес два стакана и кувшин с водой. Плеснул в стаканы виски, долил воды и поставил один стакан перед Вилли, сидящим за столом.

— Что это играют? — спросил Тео.

— Медленную часть двенадцатого квартета, опус 127.

— Невыносимо слушать.

Вилли выключил патефон.

— Муки сознания, представленные в замедленном темпе.

— Верно, — сказал Вилли.

Тео, прислонясь к длинному окну, выглянул наружу.

— Отличный бинокль. Это Барбара подарила?

— Да.

— Вижу, как у моря прогуливаются наши Три Грации. Одна краше другой.

— Вот как.

— Знаете, почему я так долго не приходил?

— Почему?

— Я считаю, на вас вредно действует мое присутствие.

Вилли отпил глоток виски.

— Вы знаете, что это неправда, Тео.