О прелести

Когда чиновник ушел, я спросил монаха: "С чего пришло ему на мысль спросить чиновника о покушении на самоубийство?" Монах отвечал: "Как среди плача по Богу приходят минуты необыкновенного успокоения совести, в чем заключается утешение плачущих; так и среди ложного наслаждения, доставляемого бесовскою прелестию, приходят минуты, в которые прелесть как бы разоблачается, и дает вкусить себя так, как она есть. Эти минуты - ужасны! Горечь их и производимое этою горечью отчаяние - невыносимы. По этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы легче узнать сё прельщенному, и принять меры к исцелению себя. Увы! Начало прелести - гордость, и плод её - преизобильная гордость. Прельщенный, признающий себя сосудом Божественной благодати, презирает спасительные предостережения ближних, как это заметил святой Симеон. Между тем, припадки отчаяния становятся сильнее и сильнее: наконец, отчаяние обращается в умоисступление, и увенчивается самоубийством. В начале нынешнего столетия подвизался в Софрониевой Пустыни (Курской епархии.) схимонах Феодосии, привлекший к себе уважение и братства и мирян строгим, возвышенным жительством. Однажды представилось ему, что он был восхищен в рай. По окончании видения, он пошел к настоятелю, поведал подробно о чуде, и присовокупил выражение сожаления, что он видел в раю только себя, не видел никого из братий. Эта черта ускользнула из внимания у настоятеля: он созвал братию, в сокрушении духа пересказал им о видении схимонаха, и увещевал к жизни, более усердной и богоугодной. По прошествии некоторого времени начали обнаруживаться в действиях схимонаха странности. Дело кончилось тем, что он найден удавившимся в своей келий".

Со мною был следующий, достойный замечания случай. Посетил меня однажды Афонский иеросхимонах, бывший в России за сбором. Мы сели в моей приемной келий, и он стал говорить мне: "Помолись о мне, отец: я много сплю, много ем". Когда он говорил мне это, я ощущал жар, из него исходивший, почему и отвечал ему: "Ты не много ешь, и не много спишь: но нет ли в тебе чего особенного?" и просил его войти во внутреннюю мою келию. Идя перед ним, и отворяя дверь во внутреннюю келию, я молил мысленно Бога, чтоб Он даровал гладной душе моей попользоваться от Афонского иеросхимонаха, если он - истинный раб Божий. Точно: я заметил в нем что-то особенное. Во внутренней келий мы опять уселись для беседы, - и я начал просить его: "Сделай милость, научи меня молитве. Ты живешь в первом монашеском месте на земле, среди тысяч монахов: в таком месте и в таком многочисленном собрании монахов непременно должны находиться великие молитвенники, знающие молитвенное тайнодействие и преподающие его ближним, по примеру Григориев Синаита и Паламы, по примеру многих других Афонских светильников". Иеросхимонах немедленно согласился быть моим наставником, - и, о ужас! С величайшим разгорячением начал передавать мне вышеприведенный способ восторженной, мечтательной молитвы. Вижу: он - в страшном разгорячении! У него разгорячены и кровь, и воображение! Он - в самодовольстве, в восторге от себя, в самообольщении, в перелести! Дав ему высказаться, я начал понемногу, в чине наставляемого, предлагать ему учение святых Отцов о молитве, указывая его в Добротолюбии, и прося объяснить мне это учение. Афонец пришел в совершенное недоумение. Вижу, он вполне незнаком с учением Отцов о молитве! При продолжении беседы говорю ему: "Смотри, старец! Будешь жить в Петербурге, - никак не квартируй в верхнем этаже; квартируй непременно в нижнем". "От чего так?" - возразил Афонец. "От того, - отвечал я - что если вздумается ангелам, внезапно восхитив тебя, перенести из Петербурга а Афон, и они понесут из верхнего этажа, да уронят, то убьешься до смерти: если ж понесут из нижнего, и уронят, то только ушибешься". "Представь себе, - отвечал Афонец, - сколько уже раз, когда я стоял на молитве, приходила мне живая мысль, что ангелы восхитят меня, и поставят на Афон!" Оказалось, что иеросхимонах носит вериги, почти не спит, мало вкушает пищи, чувствует в теле такой жар, что зимою не нуждается в теплой одежде. К концу беседы пришло мне на мысль поступить следующим образом: я стал просить Афонца, чтоб он, как постник и подвижник, испытал над собою способ, преподанный святыми Отцами, состоящий в том, чтоб ум во время молитвы был совершенно чужд всякого мечтания, погружался весь во внимание словами молитвы, заключался и вмещался, по выражению святого Иоанна Лествичника, в словах молитвы ( Лествица, Слово 28, гл. 17.).

При этом, сердце обыкновенно содействует уму душеспасительным чувством печали о грехах, как сказал преподобный Марк Подвижник: "Ум, неразвлеченно молящийся, утесняет сердце: сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижить" (Псал. L, 19. Слово о молящихся от дел оправдитися, гл. 34, Добротол. ч. 1.).