О нравственной стихии в поэзии

Много подобных казусов в сочинении г. Ореста Миллера «О нравственной стихии в поэзии», и напрасно было бы их подбирать и пересчитывать: им счету нет. Посмотрим лучше, из чего он хлопочет. На заглавном листке стоит, между прочим, заманчивое объявление, что сочинение это написано «по поводу вопроса о современном направлении русской литературы». Вы, может быть, и полагаете, что автор хотел показать на основании исторических данных, насколько и как именно в поэзии отражается состояние общественной нравственности и, следовательно, до какой степени поэтические произведения могут служить для физиологии общества. С этой точки зрения вы ожидали, может быть, живых и любопытных заметок о современном общественном направлении русской литературы. Но вы горько ошиблись бы, если б принялись с этой мыслью читать произведение г. Ореста Миллера. О русской литературе в нем вовсе нет речи, да и об иностранных литературах не много говорится. Самые важные эпохи, в которые поэзия имела самое ближайшее отношение к обществу, пройдены совершенным молчанием. Г-н Орест Миллер не удостоил обратить внимания ни на французских трагиков, ни на Мольера, ни на Шенье, ни на Вольтера и Руссо, ни на Шиллера и Гете, ни на Байрона, ни на Гейне. Не говорим уже о том, что пропущены такие явления, как Мильтон, Вальтер Скотт, Мицкевич, вся новейшая европейская литература, выразившаяся в романе и повести. Не говорим о том, что в своей книге г. Орест Миллер совершенно оставил в стороне лирическую поэзию и из всех лирических поэтов говорит только об одном Анакреоне; а, кажется, чего бы лучше воспользоваться лирикой для определения нравственных идеалов, которые г. Орест Миллер решился искать в поэзии разных народов. Не говорим и о том, что автор сочинения «О нравственной стихии в поэзии» не дал ни одним намеком почувствовать, что ему даже известно существование поэзии еврейской!.. Все это изумительно, дико, невероятно… Думаешь: на чем же наконец автор решился опереть свои положения, из чего делал свой выводы? Разве классическая поэзия, рыцарские поэмы и Шекспир достаточны для того, чтобы дать понятие о том, каким образом нравственные идеалы воплощались в поэзии разных народов? Разве можно при этом даже ограничиться разбором одних лучших произведений? Разве не может легко случиться, что тот нравственный идеал, которого г. Орест Миллер не находит у Горация, окажется в трагедиях, известных под именем Сенеки, или в поэме Эниия? Разве не может быть, что те нравственные начала, которые г. Орест Миллер признает невозможными у греков, потому что они были язычники, найдутся у кого-нибудь в китайской поэзии? И что это за манера разбирать поэтические произведения на основании заранее составленной таблички добродетелей и пороков? Г-н Орест Миллер разложил весь кодекс добродетелей на несколько кучек и, читая, например, «Илиаду», раскладывает по этим кучкам разные факты, находящиеся в ней. Кучка первая, положим, воздержность в пище; есть ли она у Гомеровых героев? Нет: в доказательство следуют факты пьянства и обжорства из «Илиады». Кучка вторая – целомудрие; обладают ли им Гомеровы греки? Нет: следуют любовные похождения богов. Кучка третья – непамятозлобие; оно есть ли у Гомера? Тоже нет: доказательство то, что вся «Илиада» основана на гневе Ахилла… И т. д. Какое нужно терпенье, какое уменье сузить и ограничить себя до того, чтобы нанизывать подобные факты для разрешения столь интересного вопроса! И к чему же все это? Неужели для того, чтобы уяснить сколько-нибудь понятие о поэзии и ее значении? Но ведь этого нельзя достигнуть таким мозаическим подбором разных крох из нескольких поэм и драм, каким ограничился г. Орест Миллер. Для этого ведь надобно – не по десятку поэтических произведений составить свои заключения и не размещением фактов по кучкам доказывать свои выводы; для этого надобно иметь хотя некоторое понятие о смысле целой литературы и об ее отношении к жизни у каждого народа. Г-н Орест Миллер ничем не обнаружил, что он имеет об этом хоть какое-нибудь понятие хоть в какой-нибудь литературе. Чего же хотел он, что имел в виду?

Вы поставлены в глубокое недоумение, молодые неопытные читатели, не понимающие, как можно решиться сочинить целую длинную диссертацию при такой бедности данных. Но мы разрешим вам загадку. У г. Ореста Миллера, очевидно, —

Умысел другой тут был…{6}