o f8584337f830f4e2

охранять, кроме себя, а гоняться он умел только за кошками.

Нептун продолжал, не открывая глаз:

– Зато и человек любит тебя… Он кормит тебя. Кормит, если даже в мешке остался

всего один кусок хлеба. Человек ломает его пополам. Это я знаю.

– Любит – значит кормит? – спросил щенок. – Но Балалая хозяин тоже кормит.

– Да, – помолчав, согласился Нептун. – Кормит, потому что у него много еды. Но он

не любит. Балалай не может подойти к нему и положить голову на колени. И Руки хозяина

не будут гладить его мех…

– А вы можете? – робко спросил щенок.

– Да, – хмуро ответил Нептун. Он был суровым старым псом и не хотел рассуждать о

таких нежностях, да еще со щенком.

– Теперь я вспомнил, – обрадовался щенок. – У меня был хозяин. Я помню его Руки.

Они гладили меня. И кормили. Они были добрые.

И щенок гордо взглянул на Нептуна.

– А где же твой хозяин теперь? – усмехнулся Нептун. И щенок растерялся снова:

– Не знаю.

– Хозяин не должен бросать собаку, – сердито заметил Нептун. – Он должен ее

защищать.

– Меня защищали, – вспомнил щенок. – Значит, у меня был еще хозяин. Сегодня.

Маленькая девочка. Но она ушла.

Казалось, Нептун перестал слушать. Он лежал, закрыв глаза. Он, наверное, не верил.

Мало ли что болтает глупый щенок.

Нептун встал и отряхнул соринки с длинной рыжей шерсти. Он собрался уходить.

Может быть, ему захотелось подойти к хозяину, положить на колени голову и так

подремать немного.

Он встал и сказал щенку:

– Ты должен искать хозяина, малыш.

– Как? – грустно спросил щенок.

– Как умеешь. Увидишь человека и беги за ним. Может быть, он позовет.

«Вот как, – подумал щенок. – Значит, это называется: искать хозяина».

– Я делал так, – признался он. – Но никто не зовет. Позвала только девочка. Но она

ушла.

– Попробуй еще… Видишь, идет человек. Он хороший, помоему. Беги за ним.

– Но он в сапогах! – очень испугался щенок. – Сапог может ударить. Я знаю.

– Глупый! – рассердился Нептун. – Сапог сам ничего не может. Может ударить

человек, если он плохой. Но ты ищи хорошего. Такого, как твой старый хозяин.

– Я не помню его, – вздохнул щенок. – Я помню только Руки…

КУРИЛЫЧ ОБИЖЕН. УГОЛЬКУ ВСЕТАКИ НЕ СПИТСЯ. ЛУНА И

РОМАШКИ

Была суббота, и мама пришла домой пораньше. Вслед за ней пришел Курилыч.

Когдато Курилыч был начальником склада в том же тресте, где мама работала

машинисткой. Поэтому он был знаком с ней лучше, чем с другими соседями. И когда

Курилыч шел жаловаться, он прежде всего звонил в квартиру Угольковых.

Он протолкнул в дверь живот и с порога жалобно и хрипло загудел:

– Это что же такое, Марья Васильевна, выходит? Давеча козу на дерево вздрючили, а

сегодня еще делов натворили. Одно хулиганство на уме…

Мама бросила на Уголька не совсем ласковый взгляд и поинтересогалась, каких

именно «делов» натворил ее дорогой сын.

– Теща, значит, приходит ко мне денег взять взаймы, чтоб с плотниками

рассчитаться, – гудел Курилыч, – и говорит мне: «Что за страхи, прости господи, у тебя на

воротах нарисованы? Голова мертвечинная, слова всякие нехорошие написаны». Я,

конечно, вышел. Гляжу, а там череп нарисованный. Изобразили же, будто с живого скелета

рисовали. Кости всякие и, значит, надпись: «Смерть… этим, как его – браконьерам».

Ага, зеленым браконьерам. А с какой я стороны браконьер? Я и ружье племяннику

продал еще в запрошлом году…

– Борис! – ледяным тоном спросила мама. – Ты?

– При чем тут я? – тихо и так равнодушно сказал Уголек, что сразу стало ясно: он и

правда ни при чем.

– Я своему сыну верю, – сухо сказала мама. – Я своего ребенка знаю.

– Я про их тоже все знаю, – мрачно изрек Курилыч. – Все говорят: не виноватые. Вот

поймаю, уши пообкручиваю. – Он задом протиснулся в коридор и пошел жаловаться в

другие квартиры.

Угольку стало тоскливо: он сидел один, а лесной патруль начинал свои интересные

дела…

– Бориска, – очень серьезно спросила мама, – скажика честно, сын. Ты правда не

виноват?

Уголек поднял грустные глаза.

– У меня даже в школе рисование елееле на «тройку». Знаешь сама.

Она притянула его за плечи.

– Уу! И настроение у тебя елееле на «тройку». Хочешь, обрадую?

Уголек пожал плечами. Чем теперь его обрадуешь?

– Завтра утром поедем на пристань в Верхневольск. Папина самоходка придет на

погрузку. Повидаемся с папкой. Рад?

Конечно, он был рад! Так рад, что забыл про свои обиды и про патруль.

И до вечера думал о завтрашней встрече.

Он думал о встрече и в постели и от волнения ворочался на своем узком диванчике.

Это будет чудесно. На пристани, уже у самого причала, он обгонит маму и по

упругому трапу – гибкой доске с перекладинами – легко взойдет на крытую железными

листами палубу. И зашагает навстречу отцу. Не побежит, а пойдет неторопливо, сдерживая

пружинистую радость. И, может быть, только когда останется несколько шагов, он не

выдержит и помчится, стуча ботинками по гулкому железу, и прижмется щекой к рукаву