О чем молчит ласточка

Перед глазами буквально заискрило от этого яркого, манящего образа, и одновременно так страшно, так мерзко стало от самого себя, что Володя, чтобы хоть как-то скрыться, чтобы Юра не видел его таким, чтобы, не дай бог, не прочитал в его глазах то, что вертелось в мыслях, — нырнул, ушёл с головой под воду. От речной воды защипало открытые глаза, изо рта вырвалось несколько пузырей воздуха.

А когда вынырнул и глянул на Юру — тот будто стал ещё бледнее. Переживая за него, Володя приблизился на пару шагов. Спросил, всё ли нормально — вдруг плохо стало, вдруг судорога или солнечный удар? А Юра, будто бы непроизвольно, дёрнулся в сторону, отступил от него на шаг, его щёки заалели…

Напуганный тем, что его «болезнь» вернулась, Володя так зациклился на том, чтобы защитить Юру от неё, что не заметил, как всё перевернулось с ног на голову: Юра влюбился в него.

***

Спустя много лет после этой истории «Ласточка» звала его к себе, Володя стремился в тот лагерь, он искал его — и нашёл. Они с Юрой договорились встретиться там спустя десять лет. Володя приехал в назначенный день, но Юры там не оказалось. Они не встретились ни через десять, ни через одиннадцать, ни через пятнадцать. Юры там не было никогда. А Володя был.

Он приезжал каждый год и видел своими глазами, как разрушается заброшенная в девяностых «Ласточка», как высыхает река, как блекнет, ветшает и опадает на землю хлопьями старой краски память их юности.

Но почему Володя до сих пор был здесь? Что заставляло его разглядывать торчащий среди деревьев флагшток спустя двадцать лет?

Герда скулила, просясь на улицу, а Володя прижался лбом к оконному стеклу, не в силах отвести взгляда от леса, скрывающего руины старого пионерлагеря. Там за стеклом — двор, за двором — тонкая полоска пролеска, за ним — берег пересохшей реки, а на берегу — их ива.

Сколько раз он задавался вопросом — почему он построил свой дом здесь? Это место было ему дорого, но стоило дешево. Не купить эту землю он не мог. И разумное оправдание нашлось — выгодная цена. Но, представляя отцу проект коттеджного посёлка с незамысловатым названием «Ласточкино гнездо», в глубине души надеялся, вдруг Юра когда-нибудь всё же приедет сюда. Хотя убеждал себя, что давно его забыл — лет десять как, забыл даже его имя. И если бы не счастливый случай, когда ему попалось на глаза объявление о продаже земли бывшего посёлка Горетовка, наверное, не вспоминал бы ещё столько же.

3. Странные танцы

Плохо, что он вспомнил всё это. В последнее время Володя и так засыпал тяжело, а теперь и вовсе не мог. Несмотря на то, что, разбирая вещи отца, он очень устал, расслабиться не получалось даже лёжа в кровати. Он ворочался с боку на бок, но сон не шёл, он даже брался за чтение, но тщетно. Володя не мог перестать думать о Юре, о том сладком кошмаре, что переживал, когда его любил. О вечной ненависти к себе. Об одиночестве, которое пришло на смену этой любви. Одиночестве таком абсолютном, что Володя чувствовал себя мёртвым. Об обваренных руках, таблетках, фотографиях и беседах с психиатром. Об ужасе в глазах родителей, когда он рассказал им обо всём.

Когда часы пробили полночь, Володя не выдержал — выпил двойную дозу снотворного. И только закрыл глаза, как раздался телефонный звонок.

— Я нашла ему врача! — поделилась радостью Маша.

— Когда успела? — Володя повернулся на бок, просунул телефон между ухом и подушкой.

— К врачу ещё утром записалась, пока тебя ждала.

— То есть утром записалась, а днём он уже принял тебя? — скептически произнёс Володя.

— Ну да-а, — неуверенно протянула Маша.

— И тебя это не настораживает? Хороший врач, у которого свободная запись, тем более в субботу...

— Но я заплатила за срочность… — протянула она — её голос потерял былую уверенность.

— То есть ты нашла врача, который за деньги может опрокинуть другого своего пациента?

— Но он гарантировал, что вылечит!

Володя перевернулся на спину и уставился в потолок. В груди заклокотало — буквально только что он вспоминал своего «врача», буквально только что видел перед глазами его лицо. Эмоции были слишком свежи. Володя заговорил поначалу спокойно, но с каждым словом его тон становился всё злее: