О бывшем купце Хропове

Хропов вышел, забыв у художника палку. Впрочем, о чем он мог сейчас думать? Он не думал даже об обиде. Обиды не было. Только тяжелела в голове мысль - сизая, большая как бычачье сердце. Будто она налилась кровью, Менялась голова. Только об одном - об обиде - и она тяжелела, наливаясь кровью, как сизое большое бычачье сердце.

Он прошел мимо посолодского пруда. Вода в нем покрылась льдистой мутной коркой и только у мостика, где обычно полоскали белье бабы, ручьилась около свай кружками. Солнце мазало воду. И Хропов, глядя на кружки, подумал:

"Вот гривеннички да полтиннички... К чему жили?"

Он остановился на мостике. Подобрал с легкого под ногой снежку щебешок и кинул его зачем-то в пруд, щебешок поскакал по корке.

"Как же мне поступить?" - подумал Антон Антонович.

И как был, в расстегнутой шубе, вышел на Егорьевскую улицу. И, отдавшись своей тяжелой голове, спрятав свои тяжелые мысли, опустив глаза, шел мимо жителей. И видел, как они отходят в сторону от него и шепчутся за спиной.

Антон Антонович пришел к Концам. Концы славились огородами, банями, там своевольничали и гнали самогон. В праздники резались на ножах. Больше ничем не славились Концы.

Так из Концов Антон Антонович направился в Белые Поля, к тому перекрестку, где встречаются две дороги и на перекрестке лежит камень. На камне - сегодняшний снежок. Можно его смахнуть полой, а на камень присесть и подумать, какую выбрать дорогу.

Опять, как в прошлый раз, Антон Антонович встретил здесь курчавенькую девочку с тупым носом. Она поздоровалась с ним. Тогда Антон Антонович спросил ее:

- Чья вы девочка?

- Я дочка Сонеберга, аптекаря в Посолоди.

Очень Антону Антоновичу это понравилось, он даже всплеснул руками от удовольствия.

- А вы меня знаете?

- Очень знаю, - ответила девочка равнодушно и ясно, точно хорошо знакомый урок, - вы Антон Антонович Хропов, бывший купец из рядов.

- Очень, очень отчетливенько, - сказал Хропов, - вы умненькая будете барышня.

- Я не барышня, я записана в организацию пионеров, - спокойно ответила девочка.

- Вот нынче какие растут... Бывший, значит, купец... а нынче что я? засмеялся Хропов.

- Не знаю... - ответила девочка.

И снова остался Хропов очень доволен, и снова он даже засмеялся.

- Опять правильно... Я и сам не знаю. Ну, иди... Тебе легко жить, ты все знаешь. Скажи отцу, чтобы керосину запас мне.

- Сколько? - спросила девочка.

- Да все равно, ну, пуд. Нет, фунтов десять, скажи, довольно.

Когда девочка на полдороге оглянулась, Хропов сидел на камне - лицом в Белые Поля.

Напротив церковного двора на посолодской площади стоит двухэтажный желтый дом с желтой вывеской: "Посолодский совдеп". У дома вечно метет ветер солому, сено, навозную пыль. Кругом дома построена б три стенки коновязь, у коновязи вечно - куча подвод, шум и мужики, и чего больше, разобрать этого здесь нет никакой возможности. Вечно выбегает на крыльцо писарь в белых кудерьках, бритый начисто, с широкой крутой грудью, хорошо упрятанной в летнюю (так как в совдепе всегда тепло) гимнастерку с черными углами по воротнику, и кричит тонким голосом: "Следующий. Ну, кто следующий?" Мужики останавливаются, замирают и начинают подталкивать друг друга локтем; тогда писарь сердится, лезет в список и, найдя нужный номер, обкладывает мужиков: "Степан Загин из деревни Дряни... Граждане, порядку не знаете". А мужики, смотря на писаря, не могут понять: баба он или нет.

Мужики гуторят о налоге, о земле, о местном лесе, о больнице, ветеринаре и учителе. И о чем бы ни говорили, ко всему приложат крепкую печать.

Баба Шитиха говорит мужикам:

- Он мне и говорит: донеси, говорит. А я ему говорю: нечего говорить мне и доказывать, прямо скажу, что сын мой Максимка Шитов гонит самогон. Вчерась пуд согнал. Хорошо, говорю, ежели я тебе докажу, господин начальник милиции, у меня сына уведут и корову возьмут, Максимку - бог с ним, а коровы жалко. Как же я могу доносить, господин начальник милиции? я ему говорю. Так, значит, и не доказала ему. И он меня похвалил. Спасибо, говорит, вы, говорит, сознательная женщина. Будешь сознательная, когда корову уведут, а то бог с ним совсем, прости господи, донесла бы...

- Ну, правильно! - сказал один из деревенских жителей. - Я зря впутался. Жалуется мне баба, что, говорит, ихняя школа: песни поют, игры играют, рисунки рисуют, а букв не учють. Митька наш год ходит, а букв не знает. Ладно, думаю, пойду к учительше, и она мне говорит: новое, говорит, ученье, наглядный способ. Хорошо. Приходит Митька домой; дай, говорю, тетрадку, гляжу - вся в рисунках, а под ними подписи. Читаю один: фуфайка. Ну, говорю, Митька, почитай мне. И он читает: ру-баха. Я говорю: читай, сукин сын, лучше, голову тебе расшибить, а он опять мне говорит: да тут рубаха, тятя, написано. Вот тебе, думаю, и новое ученье; пошел я к учительше, не годится, говорю, давай нам старое. Она меня ругать, говорит: несознательные... Ну, а я выпивши был, дотронулся до нее... Что же это такое? Это нам больной удар, раньше этого не было. Не дотронься, выходит...