o bdf4013bc3250c39

неведомая, помимо его воли, сила дернулась под сердцем, рванулась в легкие, сдавила дыхание, и его вскрик выкатился из груди беспомощным шепотом и

растаял, ею не услышанный.

- Что ты сказал? – она подняла глаза и посмотрела на него робко, покорно.

Он сглотнул тягучий сгусток, комом вставший в горле, попробовал

усмехнуться, но не получилось, и на его лице выступила, как ни крепился, пучеглазая предательская гримаса страха. Он побелел, уголки рта задрожали, на лбу проступили капельки пота.

- Я говорю, с чего ты взяла-то? - Слова ворочались во рту пудовыми

булыжниками.

- С чего я взяла, что беременна? – спросила она.

- Тьфу ты, да нет! С чего взяла, что от меня? – выпалил он и почувствовал, что сейчас услышит такое, от чего, наверное, с ума сойдет, но все равно

мучительно всматривался в ее лицо, которое светилось каким-то тихим,

спокойным счастьем. Он вздрогнул от леденящего холода, продравшего его в

одно мгновение.

395

- Так ведь я после того раза… ну, когда с тобой была, ни с кем больше не

встречалась, - снова спокойно и ровно ответила она. – Так что сомнений нет.

Ты отец ребенка.

- Погоди, погоди! – вдруг прорвало его, и он заговорил, опережая мысли, путая слова, сминая фразы: - Ты думаешь, я поверю?.. Ты, может, на понт

меня берешь, как мне знать?.. И время еще не определить… Тьфу ты!.. не

время определить!.. Когда была-то? Полмесяца всего? И что? Срок, скажешь?

Не врешь, а?..

- Чего ты так суетишься? – с легкой улыбкой она, видимо, наслаждалась его

смятением. – Я была у гинеколога. Беременность две недели. Вот справка, если хочешь.

Она порылась в сумочке, проворно, будто заранее приготовила, извлекла

сложенную вчетверо бумажку и, развернув ее, повертела у него перед носом и

так же быстро спрятала обратно. Он успел, однако, заметить какую-то печать, какие-то столбцы цифр, чью-то размашистую подпись.

- Тут все ясно, - сказала она. – А ты мне вот что скажи, мне знать надо.

Будешь ты признавать ребенка или нет?

- Вот еще! При чем тут я! Он и не мой вовсе! – отмахивался от нее Добряков.

- А я глупая, пока к тебе шла, еще надеялась на что-то, - грустно улыбнулась

она.

- Так послушай, если что-то не того… так можно ведь избавиться от ребенка!

– выпалил он, не подумав.

- Что-о? – округлила она глаза, которые сразу стали злыми, как у

разгневанной тигрицы. – Вот так, да? – Он успел заметить, как вдруг

396

затрепетала, запульсировала одинокая жилка у нее на шее, под левым ухом. –

Ну хорошо, ты мне оставляешь иного пути!

Она встала и решительно направилась в прихожую, бросив через плечо:

- Я буду действовать по-другому! Учти, тебе мало не покажется! И подруга

твоя узнает обо всем первой!

Добряков взметнулся молниеносно, бросился за ней, схватил ее за плечи,

резко развернул к себе и зашипел ей в лицо:

- Что ты сказала?.. Не вздумай!.. Я тебе говорю!..

Она дергалась в его руках, пытаясь высвободиться, и смотрела на него не

испуганно, а как-то презрительно, как на какую-то гадину, которую хочется

поскорее сбросить с себя.

- Отпусти… слышишь… Мразь какая… Ненавижу… Ты у меня

допрыгаешься… - с трудом выдавливала она слова, стиснутая его железной

хваткой.

- Да никуда ты не пойдешь! – взвился Добряков. – Никуда больше не

пойдешь! Никогда! Сволочь такая! Гадина!

Не помня себя, он вдруг схватил ее за горло обеими руками и стал сжимать

тонкую, почти совсем детскую шею. Особенно чувствовалась под руками

какая-то пульсирующая, непокорная жилка.

Тоня в ужасе смотрела на него, не в силах даже сопротивляться. Наконец

глаза ее начали меркнуть, заволакиваться туманной поволокой, а потом и

совсем потухли.

Добряков разжал пальцы. Тоня упала на пол. Он тупо, равнодушно посмотрел

на нее, вернулся на кухню и взял в руки бутылку водки. Отвинтил пробку, 397

налил полный стакан и влил в себя, не поморщившись и не закусывая.

Закурил, но сигарета пришлась не по вкусу. Во рту держался прочный вкус

чего-то железного, твердого и немного ржавого.

«А-а-а, - догадался он. – Это та кровь во мне говорит. И она так и будет

постоянно напоминать об этом… Не хочу!»

Допивая водку, он успел, видимо, оценить весь ужас своего положения. Он

вдруг совершенно ясно понял, что все кончено. Еще вчера он предвкушал их

с Зиной будущую жизнь, уже такую близкую, еще недавно ему казалось, что

их счастье не за горами, что не сегодня-завтра он заберет ее из клиники и они

заживут, наконец, уединенной мирной, обеспеченной жизнью, что не надо

будет работать и думать о завтрашнем дне, что мудрая, опытная,

рассудительная Зина все предусмотрит и все устроит… А теперь все

разрушилось на глазах, сломанное этим неожиданным визитом.

Он допил водку, прошел в комнату, встал на стул под люстрой, снял ее с

крюка и бросил на пол, на ковер. Матовые плафоны тяжело звякнули, но не

разбились. Потом слез со стула и отыскал в гардеробе старый, еще отцовский

ремень из крепкой сыромятной кожи. Прошел на кухню, взял нож и вырезал

на конце ремня рваную, неровную дыру размером с горошину. Вернулся в

комнату, встал на стул и накинул ремень на крюк. В последний момент

почему-то подумал о Тоне. Вспомнил ту непокорную, пульсирующую жилку

на шее…

20