o a580d12bc6bf93e3

со всеми теми, кого неоднократно встречал. Но для этого мне понадобились часы черчения глазами по твоей

спине, освобожденной моим воображением от мохерового свитера. Я превратил его в клубок и принимал за ежика, помнишь?

Вряд ли. . . Ты жила другим: людьми, общением, взглядами исподтишка или долгими, четкими, протяжными, как пластилин.

Я же, скорее - запахами и впечатлениями, образами, пусть расплывчатыми, но лишь слегка, ведь вчера

только моросило, две-три лужи, а по асфальту не больно-то расплаваешься. Может, больно?

Локтями трухлявыми, вывернутыми о пирамиды камней. Я предпочитаю брасс. Ты, словно крот, плывешь

баттерфляем, а воробьи над нами пикируют. Пусть хоть раз побудут альбатросами.

* * * * * *

- Как тебя зовут?

- Не знаю, не обращала внимания.

Это пришло позже. Вчера ты очутилась у меня в комнате на диване напротив. Чуть раньше кто-то спросил

меня о твоем имени, и я тебя пожалел. Мы сидели. Ты почти плакала, а я почти пускал солнечных зайчиков.

Вокруг стояли ведра и собирали солнце и слезы соседей сверху. В одно ты выжала свои губы. Говорили о

засухах и пустыне. Ты почему-то думала, что верблюжья колючка - это только эвфемизм, позволяющий избегать

слова Горб. Я улыбался, размышляя о том, какой именно вид горба называли верблюжьей колючкой и сколько дней

верблюду нужно было бродить мимо оазиса, чтобы превратиться в соляной столб. Ты считала, что для этого

достаточно оглянуться.

Я указал на бабочку у тебя за спиной.

Ты оглянулась и проиграла. Зачем мне столько соли, подумал я, и с тех пор решил добавлять ее в свои

шутки.

А потом ты притворилась спящей, а я в сачок поймал твой воображаемый сон. Уверяю тебя, это было намного

легче, чем, минуя гусеницу, увидеть бабочку за твоей спиной. Она была красная, махала крыльями, а иногда

тихонько ползла. Ни одна бабочка не в состоянии полностью изжить в себе гусеницу. Я же не мог изжить в себе

тебя. Одно успокаивает: когда я умру, ты умрешь со мной. Красивое будущее. Хорошо, что его не будет.

А пока ты, бессонная, возвращаешься домой, о чем-то думая, я по паутинке изучаю твои сны. Они - как

цветы с лепестками внутрь. Как стебли без бутона. Как бабочки без крыльев. И в них есть я.

******

Мы кружились, задевая шторы вихрями ног и сплетением пальцев. Мы кружились, а вокруг кружилась и пахла

метель.

Я прикасался к твоим пальцам-льдинкам, целовал глаза с сосульками ресниц, а еще у тебя кружилась голова, плавно и скользко, и мы попытались ее догнать.

Наперегонки.

Она покатилась по снегу, а со стороны казалось, что это автоматический снеговик. Снег забился тебе в

глаза, запечатал уши, я кричал, а ты выдувала теплые пушистые облачки слов, которые я нанизывал на

указательный палец, указывая направления. Когда их набралось много, указательный обернулся безымянным.

Тогда я подхватил твое тело, приделал к нему наспех скомканную снежную голову и вдохнул тепло. Ты

улыбнулась, и я проснулся.

* * * * *

Вчера я не видел тебя, но представлял. Ты шла по ветру, качаясь в ритм обезумевших веток. Они извивались

змеями, свешивались и царапали кожу. Ты была словно кошка, от одиночества расцарапавшая сама себя.

Твои горгоньи волосы меняют цвета, жалят друг друга, и вот на твоей голове остается только клубок

мертвых змей. Чтобы сделать тебя модной, запускаю мангуста. Он съедает все и прячется в мой карман, до свидания.

Я знаю, что оно состоится завтра в парке на скамейке или у цветка, того, что с длинной ножкой и

печальными лепестками, что раньше всех ложится и никогда не встает. Но мы не найдем друг друга. А еще за

день до свидания мы не найдем и цветка, срезанного, на кусочки полосатые и пористые.

Представлял тебя в своем кармане непонятно уместившуюся, в одном ты, в другом мангуст. Твои блестящие

ироничные глаза. Я застегиваю их на пуговицу, и единственное напоминание о них - стрелочка капель по

асфальту, стелющаяся. Расстегиваю пуговицу, а вместо глаз - два желтых круглых, сырых и водянистых, руки

протягиваешь - водоросли, они рвутся, пальцы тянутся и обрываются, желтым лопаются, в насекомых

превращаются. Я иду по хвостам, словно по мху волнистому, ускользающему, выбираю следы, свое воображение

провожаю.

Я, наверняка, скажу тебе еще одно до свидания, сорву поцелуй с оборванных, скошенных губ, поставлю его в

тонкую вазу, водой наполненную, буду растить его, чтобы обратить в любовь.

Вырастет ли? Или подкосится, сожмется, как голодный муравель - три прутика и глазки незаметные, на концы

нанизанные. Если нет, то выращу из него поцелуйное дерево и раздарю прохожим его семена. Может, у них

получится лучше. А себе я возьму другой, твой, сегодняшний, и начну все сначала.

*****

Вчера ты пригласила меня. От чьего-то имени в чей-то дом. Там будет шумно, будет музыка, будут пенистые

напитки, - сказала ты. Будет моя улыбка другой девушке, - добавил я поспешно.

Она села мне на колени, тяжелая и живая, а ты смотрела на меня издалека. Так начинался самый счастливый