Когда появилось первое яйцо, они не могли налюбоваться на него. Оно было матово-белым
с охристым налётом, очень красивое. Потом, появились ещё три штуки.
Он кормил её сочными светло-салатовыми кузнечиками, мясистыми червяками, которых
своим длинным, загнутым клювом “доставал прямо из-под земли”. А как же иначе? Ведь ей
необходимо усиленное питание. Она же будущая мать! А он – отец! – Его задача кормить семью.
И очень скоро, – а это всегда так! – появились дети. Какие же они были хорошенькие! Маленькие, покрытые рыженьким пушком, с черными кончиками, – такие пухнатые колобки. Она неотлучно
сидела в гнезде. Сколько было в ней чарующей материнской нежности!
Всё лето прошло в хлопотах. Трепетная забота о детях стала смыслом их жизни. Птенцы
росли под неусыпным надзором родителей, оберегающих их детство от невзгод. А когда выросли, всё семейство перелётами отправилось в тёплые края. И эта счастливая круговерть повторялась
несколько лет подряд.
А в этом году у них появилось пять птенцов. Они уже достаточно подросли и окрепли.
Прожорливое семейство всегда хотело кушать, поэтому оба родителя занимались добычей корма.
Они попеременно отлучались ненадолго, чтобы принести что-нибудь съедобное, вкусненькое и
питательное своим отпрыскам, не оставляя ни на минуту их без присмотра.
Рядом с гнездом обязательно находился кто-нибудь из родителей, расхаживающий по земле
быстрыми шажками. Иногда они позволяли себе проглотить какую-нибудь букашку, но всё
лучшее доставалось детям. А чтобы отпрыскам было не скучно, а интересно, они подкидывали
букашку-таракашку вверх и ловко ловили её клювом, проглатывая налету.
Когда птенцы подрастали, наступало время определять их в жизни – ставить на крыло.
Воспитывали детей своим примером – самым кратким и наглядным способом. Он запоминался на
всю жизнь.
Все они были из одного гнезда. Об этом говорила и их фамилия – Чижовы. Родные и
двоюродные братья приезжали в деревню к бабушке на каникулы с разных концов страны из тех
мест, куда их отцов вместе с семьями разбросала по долгу службы жизнь. Для многих из них это
было последнее лето детства. Заканчивалось время детской беззаботности. Впереди их ждала
взрослая жизнь с серьёзными планами.
Оказавшись на природе, они наслаждались своей свободой. Это был совсем другой мир, с
какими-то настоящими, естественными заботами: напилить и наколоть дров, натаскать воды из
колодца, покосить траву.
Бабушка, не представляя как уследить за такой оравой, сокрушалась: “Нешто, я смогу
уследить за всей этой ордой? Родители заняты на работе, детьми некому заняться, вот, и растут
они без призора, заброшенные, как бурьян на обочине. А я стара. Что мне с ними делать? Занять
нечем, если только пасти скот. Может смогу уговорить нашего бригадира взять хоть одного из вас
на работу”. Каждый хотел попасть в бригаду на уборку зерна или на сенокос. И, в конце концов, вся команда отравилась на работу, под присмотром строго бригадира. Бабушка с облегчением
вздохнула: “Если при деле, ничего не случится. Не смогут набедокурить”. А они наслаждались
деревенским раздольем: косили траву, ворошили сено, работали на уборочной, задыхаясь в пыли, стоя под потоком “живого зерна”. Гуляли до утра; сидя у костра под звёздным небом, считали
падающие звёзды, рассказывали небылицы, бренчали на гитарах. И набрав с собой нехитрой еды, иногда выбирались в лес, уходя на дальние расстояния. В один из последних дней каникул, облазав все окрестности, они вышли к заброшенной деревеньке.
Берёзовым подлеском под сенью взрослых дерев зарастали хозяйские наделы. Обступив
заботливо молодняк, благоговейно трепеща над молодой неокрепшей порослью – продолжением
своего рода, оберегая его от злых ветров, защищая от бурь и невзгод крепкими могучими ветвями, а густой листвой от палящего зноя, пропуская лишь ласковые солнечные лучи, высились
белоствольные берёзы. Нежные, молодые побеги, прорастали в обители лиственного леса в покое
и доверии, обеспечивая вечную жизнь рода.
Проголодавшись, остановились на привал. Охотничьим топориком нарубили сухоньких
берёзовых дровишек, разожгли костёр
Ободрав листья и нанизав толстые куски чёрного хлеба на гибкий ивовый прут, жарили, попеременно держа над угольями. Ожидая пока под толстым слоем прогоревших поленьев
испекутся картофелины, ели горячие ломти хлеба, посыпая и макая в сероватую крупную соль
нежно-белую луковицу. Перья лука, расщепив, скатывали роликом, и, посолив, смачно с хрустом
откусывали, стараясь унять нагулянный аппетит. Запивали ключевой водой. Скоро должна была
поспеть картошка.
Колька, поглядывая по сторонам, увидел в куче мусора старую жестяную банку. Ему
пришла в голову мысль попробовать попасть в неё из ружья, с которым Санька не расставался ни
на минуту.