На поверхности Чаттертон и Колер отмывали бинокль. Прибор не был никак помечен. Теперь им не оставалось ничего, кроме как ждать возвращения Паккера и Гатто, отправившихся работать в многообещающем дизельном отсеке. Через час эта команда поднималась по трапу. Сумку Паккера распирало. Он раскрыл сетчатый контейнер и вынул оттуда манометр величиной с суповую тарелку — один из приборов, который, как знали из книг Чаттертон и Колер, имел на себе номер субмарины. Ныряльщики сгрудились, чтобы лучше все видеть. На алюминиевой шкале манометра были выгравированы орел и свастика. В остальном шкала имела только соответствующие слова и цифры. Паккер протер корпус манометра, и он почти рассыпался у него в руках. Так же, как в случае с табличками на задвижках торпедных аппаратов, прибор был изготовлен из дешевого недолговечного металла, который Германия применяла в конце войны из-за недостатка сырья. Вывод был неутешительным: другие предметы внутри дизельного отсека, включая опознавательные бирки, были, скорее всего, сделаны из такого же низкосортного материала и вряд ли пережили воздействие морской среды.
Сильнейшие течения заставили сократить по времени большинство из последующих погружений. Этим вечером, когда «Искатель» разрезал черно-голубую Атлантику по пути к Бриллю, мало кто из ныряльщиков мог придумать, о чем говорить. В рулевой рубке, пока Нэгл ворчал: "Эта проклятая подлодка…", Чаттертон сделал короткую запись в своем дневнике: "Что дальше?"
В течение следующих шести недель «Искатель» четыре раза выходил к затонувшей субмарине. Паккер и Гатто продолжали работать в доступной зоне дизельного отсека. Они собрали великолепные и интересные предметы: приборную панель, пластмассовые таблички, даже телеграф, устройство, с помощью которого отдавались команды, например:
— Парни, можете оставить себе все эти приборы, — сказал Чаттертон ныряльщикам. — Я заберу домой схемы.
— Боже, Джон, этот набор хирургических инструментов — классная находка, единственная в своем роде, — произнес кто-то. — Ты не можешь от нее отказаться.
— Я хочу идентифицировать подлодку, — ответил Чаттертон. — Набор для этого бесполезен. Он ваш.
Во время следующей экспедиции Чаттертон обнаружил в жилом отсеке командира хронометр — часы, по которым сверялось время на субмарине. Это было еще одной важной находкой. Так же, как в случае с набором хирургических инструментов, он увидел хронометр, который лежал на видном месте в отсеке командира — он осматривал его множество раз. На поверхности Чаттертон осмотрел изящный прибор в надежде найти свидетельство принадлежности лодки. Однако кроме орла и свастики на нем не было никаких других пометок. Чаттертон размахнулся, чтобы швырнуть хронометр в деревянном футляре за борт.
— Какого черта ты делаешь? — спросил подбежавший к нему Колер.
— Эта коробка ни о чем нам не говорит, — сказал Чаттертон.
— Это потрясающая находка! Ты спятил? Это находка всей твоей карьеры!
— Это не имеет значения.
— Дай мне часы и футляр, — попросил Колер. — У меня есть один знакомый реставратор. Дай мне все это, и я принесу тебе красоту, которую ты поставишь дома.
— Делай что хочешь, Ричи.
— Боже, Джон, что с тобой происходит?
По пути назад в Брилль этим вечером Чаттертон рассказал Колеру о том, что же с ним происходит. Он начал сезон погружений с горячим оптимизмом, уверенный, что присущие ему упорный труд, тщательное планирование и интуиция окупятся и приведут его к идентификации субмарины. Теперь, когда прошло четыре месяца и сделано шесть рейсов, его обуревают самые разные безумные мысли. Он впервые обеспокоился тем, что «зеленый» ныряльщик заберется по трапу «Искателя» с опознавательной биркой, прилипшей к ласту, став случайным, но официально признанным открывателем номера "U-Who".
"Меня не волнует то, кто получит признание, — говорил он Колеру. — Просто это будет означать, что мой подход не действует".