К этому моменту сведения о «черном мае» 1943 года, когда союзники уничтожили сорок четыре немецкие подлодки, дошли даже до рядовых членов экипажа. Докеры шептались о количестве субмарин, которые не вернулись из походов. Слухи о техническом превосходстве союзников гуляли по казармам военных моряков. Хотя мало кто говорил об этом вслух, экипаж «U-869» почти наверняка знал о том, что мир для подводников кардинально изменился.
Начальная подготовка на «U-869» включала в себя проверку уровня шума под водой, ремонт перископа, учебные стрельбы из зенитного орудия. (Хотя «U-869» была построена без палубного орудия для ведения огня по боевым кораблям противника, у нее на борту оставалось зенитное вооружение.) Они упражнялись в «катании» — сложном искусстве резких разворотов и быстрых погружений, пока члены команды не доходили до полной тошноты и полного мастерства: теперь они полагали, что сумеют провести 250-футовую субмарину даже по ручью. Кое-кого на борту рвало очень долго, до тех пор, пока их внутренности не привыкали к подводной жизни. Других тошнило от выхлопа дизелей и шума. Но опытные люди, такие как Гушевски, знали, что худшее еще впереди.
Февраль ушел на то, чтобы люди узнали свою работу и друг друга. Торпедисты, как правило, общались с торпедистами, механики — с механиками. В радиорубке Гушевски и Хоренбург вышколивали двух «Oberfunkmaate», или младших радистов, одному из которых было восемнадцать, другому — девятнадцать. При том что Гушевски все еще чувствовал некоторую обиду на Хоренбурга, обошедшего его по должности, со временем он убедился, что это был отличный радист и порядочный человек. Очень скоро они работали абсолютно синхронно, как единая команда: один кодировал сообщения Нойербурга, а другой их передавал. Они стали друзьями.
В дополнение к другим обязанностям радист запускал фонограф и настраивал музыку по радио для команды. Однажды в одном из портов Гушевски нашел радиостанцию, передававшую музыку Гленна Миллера, которую, как он знал, любила команда. Он прибавил громкость. Все стали притоптывать и прищелкивать пальцами. Затем без предупреждения диктор прервал музыку и объявил: «Одна из ваших субмарин вышла в поход и через два дня пропала. Мы обнаружили части тел и обломки. Через несколько дней мы узнаем имена членов команды и командира». Гушевски быстро посмотрел на шкалу приемника. Он понял, что это было «Радио Кале» — британская пропагандистская станция, которая вела психологическую войну против немцев. Не успел Гушевски убрать звук, как в радиоотсек из своей каюты напротив ворвался Нойербург.
— Вы с ума сошли? — возмущался Нойербург. — Вы настраиваетесь на вражескую станцию! Вся команда слышала это! Как вы могли?
— Я включил ее из-за хорошей музыки, — ответил Гушевски. — Когда я понял, что происходит, сообщение уже прошло.
— Вот что я вам скажу, — негодовал Нойербург. — Второй раз вы так не сделаете.
Нойербург развернулся и удалился в свою каюту. Хоренбург придвинулся к Гушевски и похлопал его по плечу.
— Не переживай, Герберт, — произнес Хоренбург. — «Радио Кале» может поменять частоту в любой момент, ты никогда не угадаешь, где на него наткнешься. Они транслируют даже немецкую музыку, они знают песни, которые мы любим. Не унывай из-за этого, дружище. Это могло случиться с любым радистом, даже таким опытным, как ты.
Если Нойербург и произвел на команду впечатление человека строгого и непреклонного, никто его за это не корил. Каждый день на Балтике он разъяснял команде, какие опасности их ждали в реальной боевой обстановке, и по мере приближения их неминуемого военного похода подводники все внимательнее присматривались к командиру. Они предугадывали его движения, узнавали его привычки, видели в его глазах ту храбрость, которая могла поддержать почти шестьдесят человек, когда начнут рваться глубинные бомбы, когда их начнут обстреливать вражеские самолеты. Мало кто мог поспорить с тем, что их командир — воплощение силы, правоты и долга, человек, который требовал безупречности от команды не только потому, что это поможет ей выжить, но и потому, что он считал это непременным качеством мужчины.